Захария Станку - Ветер и дождь

Продиктовав свое рондо, поэт замолк. Он устал. Мертвенная бледность покрыла его и без того бледное лицо. Он казался совершенно обескровленным. Так, наверное, выглядят женщины после родов… Пожалуй, с той лишь разницей, что только что рожденные стихи не кричали. Они были записаны на чистом листе бумаги рукой Мельхиседека. Завтра их пошлют в типографию. Лишь после того, как их наберут и опубликуют, они начнут свою жизнь, свою бессмертную жизнь.

Как все это волновало меня! Я был еще очень молод и только начинал писать стихи, но мне казалось, что я рожден быть поэтом. И, как завороженный, я смотрел на живого мэтра.

Наконец кто-то нарушил тишину:

— Это замечательное рондо, маэстро!

Со всех сторон послышались возгласы:

— Бесподобно… бесподобно…

— Какое вдохновение!..

— Какие рифмы!

Тем временем поэт уже несколько пришел в себя. Он снова обратился к сыну:

— Мельхиседек, король красоты, ты все записал?

— Все, отец.

— Ну а теперь… Скажи мне, какая сегодня погода?

— Идет дождь, отец. Небо обложено черными тучами, и идет дождь.

— Хорошо. Записывай…

Теперь я чувствовал, что присутствую уже не только при рождении нового рондо, но при сотворении мира. Да, именно так — при сотворении мира. Разве каждая поэма не вмещает в себя целый мир? И я чувствовал, что слезы застилают мои глаза, ибо я уже знал теперь, определенно знал, что прекраснее и выше всего этого нет ничего на земле. И я дал себе слово, что буду писать стихи. «Наступит день, — сказал я себе мысленно, — когда и мне удастся создавать новые миры, новую красоту, новые слезы… Стихи — это тоже слезы. Боль вписывает их в наши сердца — радость стирает их». Я снова услышал слабый, дрожащий голос поэта:

— Ты все записал, дорогой сын?

— Все, дорогой отец. Без единой ошибки.

— Ну а теперь, сын мой, вспомни, что ты не только король поэзии, но и король щедрости. Угости наших дорогих гостей самыми изысканными яствами…

— Сейчас, дорогой маэстро. Сейчас.

По городу распространялись самые фантастические слухи и легенды о доме поэта, о его семье, о его литературном салоне, а также о его щедрости. Мне приходилось слышать такие рассказы, но я в них не верил. И вот теперь я сам находился в доме Балканского. В комнате снова царила благоговейная тишина. Сумрак все сгущался, в маленьких окнах все печальнее синел умирающий вечер… Мельхиседек, который уходил куда-то, снова вернулся, торжественно неся в руках большой круглый поднос из старинной меди.

— Пожалуйста! Угощайтесь! Угощайтесь, дорогие гости, сколько вашей душе угодно, — пропел король поэзии. — Угощайтесь, пока не утолите свой голод…

И Мельхиседек роздал всем, начиная с самого маэстро, по одной маслине и по одному ломтику хлеба.

Принимая угощение, поэт сказал:

— Маслины! Маслины с южных островов, которыми владели мои прадеды… Хлеб! Он выращен в поместьях, которыми владели мои деды… Несметно богат был род Балканских, таким он и остался…

Поздно вечером, когда мы наконец собрались уходить, поэт неожиданно подарил мне кусочек красного стекла, который он держал в кармане. Я поблагодарил его, а поэт пропел страстно-убежденным и счастливым голосом:

— Это рубин! Он стоит миллионы! Приходи завтра, Леонардо, я буду тебе позировать. Если твой портрет удастся, я подарю тебе жемчуг. Если он удастся, я сделаю тебя богачом!

Выйдя на улицу, я спросил Диоклециана:

— Сколько детей у маэстро?

— Девять. Восемь мальчиков и одна девочка.

— Чем же он их кормит?

— Один бог ведает… Семья живет на случайные заработки. Иногда в доме нет ни корки хлеба. Но это не имеет никакого значения. Вся семья знает, что Балканский — гениальный поэт и что гений при жизни должен страдать… Чем больше он страдает при жизни, тем ярче будет потом его слава.

— А твое мнение, господин Диоклециан? Ты тоже считаешь, что Балканский гениален?

— Он мог бы стать гением. Но этот ужасный город безжалостно пожирает таланты. О, он уже многих сожрал! Теперь он пожирает Балканского.

Я вспомнил строчки, родившиеся в моем присутствии, и сказал:

— Этот человек был гениальным…

Вернувшись в свой чулан, я с новым усердием принялся за неоконченные рисунки. Но так как я не надеялся сравняться с Микеланджело, Леонардо или даже с Рафаэлем, я избегал дом старого поэта. Человек, которого я полюбил всей душой, вероятно, вскоре забыл меня. Сколько разных людей побывало в его доме? Сколько начинающих поэтов, художников, музыкантов присутствовали при этой мистерии рождения поэзии?