Захария Станку - Ветер и дождь

— Потому что мы знаем твоих товарищей-коммунистов из нашего села. Уж их-то мы хорошо знаем. Вот мы, к примеру, все здесь, а их нету. Где они? Где наш примарь? Где секретарь нашей партийной организации? Они с утра отправились в Мургу. Там у них собрание. Когда бы мы их ни хватились, у них то собрание, то заседание…

— А мы не любим собраний. Уж слишком часто вы, коммунисты, созываете собрания. А что такое собрание? Одна болтовня.

— И еще одного мы боимся: нагрузок. Вы, коммунисты, привыкли всем давать нагрузки. Как только к вам придешь, сразу же получай нагрузку…

— А что же делать? — спросил Орош. — Кто-нибудь же должен работать? Где взять людей? Приходите к нам все, вот и станет легче. Чем больше вы откликнетесь на наши призывы, тем меньше станет нагрузок…

— Критикуйте нас, — добавил я. — Мы готовы выслушать любую критику. И исправить любую ошибку. Мы признаем свои ошибки.

— А вот наш местный секретарь не очень-то любит критику. Мы ни разу не слыхали, чтобы он признавал свои ошибки.

— Вот с этого вам бы и начать! С вашего примаря, с товарища Трандафира. Почему вы позволяете ему кричать на людей? А между прочим, раньше, до того, как вы его назначили на должность, он не кричал. Разговаривал всегда мягко, сладенько…

— Хватит с нас криков! Достаточно на нас покрикивали бояре.

— Мы ведь тоже люди!

— А товарищ Алеку, районный секретарь, почему ходит мрачный? Почему никогда не улыбнется? Такой важный, что и глядеть-то на него боязно. Когда он идет по улице, мы стараемся не попадаться ему на глаза. Разве так должен вести себя коммунист? Мы же не требуем, чтобы коммунисты были святыми и отрастили себе крылышки. Надо, чтобы они были такими же людьми, как все. Вот вы толкуете, что собираетесь изменить мир, сделать его лучше. Это хорошо… А может, начинать-то вам надо с самих себя? Может, вам самим надо измениться, прежде чем менять других? Среди вас, ей-богу, немало таких, кому не мешало бы измениться. Вот, к примеру, подхалимы… Зачем партии подхалимы? А? Зачем?

— Мы используем тех людей, которые у нас есть, — сказал Орош. — Тех, которые кажутся нам честными и преданными. Бывает, конечно, что нас вводят в заблуждение. Бывает, что и грубо обманывают. Встречаются саботажники, воры, подхалимы. Все это так. Но мы от них избавляемся. Как только видим, что человек не подходит для своего места, мы его гоним из наших рядов…

— Гоните его в шею? Это хорошо. Но только выгонишь его из одного места, глядишь, а он уже себе другое облюбовал. И снова за старое. А почему не расстреливаете воров и обманщиков? Если вы и в самом деле хотите от них избавиться, нечего их жалеть. Лучше нас пожалейте…

— Нельзя же расстреливать каждого, кто проворовался? Мы отдаем их под суд. Их наказывают по закону.

— По закону? По какому такому закону? До сих пор законы издавали бояре. А теперь ваша власть — вот и меняйте законы. Зачем вам старые законы?

— Почему вы назначили префектом Бушулянгу? Он старый мошенник и боярский прихвостень. Уж мыто его знаем. Почему он до сих пор префект?

— Бушулянга служил всем партиям!

— Бушулянга — бандит!

— Бушулянга — лжец!

— Пора взять его за глотку!

— Расстрелять его!

Страсти разгорались. Люди волновались, кричали, перебивали друг друга. Орош дал им высказаться. Пусть скажут все, что у них на душе. Когда стало немного тише, я спросил:

— Так чего же вы все-таки хотите? Собираетесь снова голосовать за боярина Цепою? И снова играть в старую игру?

— Ты шутишь, товарищ! Никто этого не хочет. Боже избави нас от старых порядков.

— Нет, товарищ, вы нас не поняли. Мы проголосуем как надо. Пусть у меня рука отсохнет, если я буду голосовать за господина Цепою.

— Мы будем голосовать за коммунистов. Все голоса получат коммунисты…

По лицу Ороша видно было, что он доволен. Но я чувствовал, что дело еще не закончено. Еще не сказано все, что должно быть сказано в этот день. И в самом деле — не успел я об этом подумать, как человек лет пятидесяти, с жидкой бороденкой и длинными, до плеч, волосами подошел ко мне вплотную и спросил:

— Скажи, товарищ, ты — партия?

— Нет, — ответил я. — Партия — это не я.

— Значит, партия — товарищ Орош?

— Нет, — сказал я мягко. — И товарищ Лику Орош — это еще не партия.

Я увидел, что люди прислушиваются к нашему разговору. Человек с жидкой бороденкой продолжал:

— А как же это понимать? Ты не партия. Лику Орош не партия. Кто же она, эта партия, о которой вы все рассуждаете? Вон господин Цепою, приезжая к нам, говорит: «Либеральная партия — это я!» Господин Тырнаву тоже говорит: «Либеральная партия — это я!» Когда приезжает отец Лэстареску, он говорит: «Партия царанистов — это я!» А кто же тогда коммунистическая партия, о которой вы все говорите, да никто ее не видал?