Захария Станку - Ветер и дождь

— Так точно, — откликнулись в толпе. — Боярин много нам наобещал. Пожалуй, даже слишком много.

— И вы, значит, ему поверили?

— Кто поверил, а кто и нет!

— А почему бы и не поверить?

— Почему? — сказал все тот же крестьянин, блеснув лукавыми глазами. — Да хотя бы потому, что боярин уже не в первый раз соблазняет нас своими обещаниями. Мы отдавали ему свои голоса, а он, как становился депутатом или министром, сразу забывал про все свои обещания. Он-то, может, думал, что и мы о них забыли. Ан нет. Может, кто и забыл, да не все. Есть среди нас люди с крепкой памятью. И они думают, что если боярин Цепою раньше свои обещания не выполнял, то и теперь навряд ли выполнит.

— Нет, Памфил! — возразил высокий сутулый человек с грубыми чертами лица. — Ты не прав. Как раз теперь-то боярин обязательно выполнит свои обещания. Вон и сам товарищ секретарь говорит, что боярину нож приставлен к самому горлу. А когда человек чувствует у горла нож, он становится другим. Господин Цепою побожился, даже целовал крест. А когда человек крест целует, тут уж надо ему верить.

— Боярская клятва что собачий лай. Собака лает — ветер носит.

Наступило молчание. Все глаза были устремлены на Ороша. Все ждали, что скажет Орош. Он сказал:

— Нет у нас ни лошадей, ни волов, товарищи. Это правда. У нас, то есть у коммунистов, нет сейчас ни скота, ни семян. Нет у нас и товаров. Ни одежды, ни сапог — ничего нет. И это правда. Мы знаем, что вам туго приходится после недорода и войны. Мы знаем, что было бы справедливо прислать вам семян, муки и все необходимое. Было бы хорошо прислать вам хоть кукурузы, чтобы у ребятишек была мамалыга. Но мы ничего вам не пришлем. Потому что у нас ничего нет. А там, где нет, там и сам господь бог не добудет.

Люди слушали молча, с поникшими головами. Искренние слова Ороша взволновали их. Кто-то тихо спросил:

— Выходит, что и вы, коммунисты, такие же бедняки, как мы?

— Вот именно, — ответил Орош. — Мы так же бедны, как и вы сами. Может, еще беднее.

— Зачем же вы занялись политикой? Для политики нужны деньги. До сих пор у нас только богатые люди занимались политикой.

По-видимому, Орош только и ждал этого вопроса. Он повысил голос и спросил:

— А какую пользу принесла вам эта политика? Что дала вам политика этих богатых людей?

— Ничего, — пробормотал кто-то в ответ. — Бедность, вот что она нам дала. Мы стали только еще беднее.

Снова воцарилось молчание. Потом кто-то спросил:

— Что же обещаете нам вы, коммунисты? Не может быть, чтобы вы просили у нас голоса и ничего взамен не обещали. Это же закон: кто просит, тот и обещает. Что же вы обещаете?

— Только одно, — ответил Орош. — Мы обещаем, что будем управлять честно и по справедливости. Мы обещаем, что построим новую Румынию, что наша страна, которая так много страдала, обновится и каждый из вас найдет в ней свое место и свое счастье. Да, товарищи, это мы вам обещаем, но заранее предупреждаем, что все зависит не только от нас. Это не только наше дело. Сами мы никогда не сможем довести его до конца. Если вы хотите, чтобы жизнь изменилась к лучшему, вы должны сами приложить к этому руки. Вы будете теперь работать не на бояр, а на себя, на всю страну…

— Только на себя? Ну что ж, это было бы хорошо. А кто нам ручается, что так оно и будет? Кто поручится, что твои слова — правда, а слова Цепою — ложь?

— Будет так, как я вам говорю. Все будет именно так, как я вам говорю!

Орош замолчал. Крестьяне тоже молчали. Я смотрел на них и думал, что мне следовало бы сохранить в памяти все эти лица, эти бедные, заношенные пиджаки и залатанные рубахи, эти полуразвалившиеся дома и всю эту нищету, которая выглядела пострашнее, чем нищета и бедность Омиды, села моего детства. Еще печальнее выглядели дети Осики — худые, изможденные, бледные. Но дети вели себя как дети. Они не потеряли своей непосредственности. Они подошли ко мне и стали щупать мое кожаное пальто.

— Ух, какое пальто! — сказал один мальчишка.

— Да не-е… — возразил другой. — Уже потертое…

— Потертое, но хорошее. Давно вы его носите, дяденька?

— Лет двадцать.

Дети вытаращили глаза:

— Ого! А еще десять проносите?

— Проношу. Если буду жив.

— А почему бы тебе не жить, дяденька? Ты из города, а там едят хлеб. Там нет ни ветра, ни дождя, ни мороза. Живи себе сколько хочешь. Вот мой дедушка всю жизнь ел только мамалыгу, а все равно дожил до ста лет. Кабы не прошлогодняя засуха, когда и мамалыги не стало, он бы и сейчас жил. Засуха. Она-то его и засушила. Так засушила, что на нем уже и мяса не осталось — кожа да кости. Он и помер.