Захария Станку - Ветер и дождь

— Где же их будут расстреливать?

— На пустыре, неподалеку от кладбища. Полковник очень напуган. Когда легионеры убили Арманда Кэлинеску, он получил приказ расстрелять нескольких местных легионеров. Приказ, разумеется, был выполнен. А потом, когда к власти пришел Хория Сима, бедняга полковник только чудом избежал мести легионеров. Ему смерть как не хочется снова впутываться в такие дела. Пока немцы хозяйничают в Румынии, нельзя знать наверняка, как еще все обернется. Но приказ есть приказ. Приказы не обсуждаются.

— Легионеры знают?

— Не думаю. Виктор Ефтимиу рассказал об этом только мне и еще одному человеку. А я пришел предупредить тебя, чтобы ты не пугался, если ночью жандармы явятся в ваш барак. Они придут за легионерами.

— А кого именно собираются расстрелять? Это уже известно?

— Приблизительно. Полковник назвал несколько человек: Панаитеску, Радомир, Вожен, Брэиляну. А также легионеров, которые живут в твоем бараке. Только смотри, никому ни слова!

— Я буду нем как могила.

К. уходит.

Через несколько минут появляется мой сосед по комнате Масслер в сопровождении Берару. Оба очень взволнованны.

— Слыхали?

— О чем вы?

— Этой ночью будут расстреляны пятьсот легионеров.

— Пятьсот?

— Да. Пятьсот человек.

— Кто вам сказал?

— Господин Р.

— А он откуда знает?

— Ему сказал Вожен. Дипломат ходит по лагерю бледный, потерянный.

— А откуда это известно Вожену?

— От Панаитеску.

— А Панаитеску?

— Кто-то открыл ему эту страшную тайну.

Масслер усаживается на свою койку. Берару уходит.

— Что вы на это скажете? — спрашивает Масслер.

— Что тут скажешь? Давайте-ка ляжем спать. Попробуем уснуть, если это нам удастся…

Мы молча раздеваемся и укладываемся в постели. Само собой, нам не спится.

Минут через пять в комнату вваливается еще несколько заключенных:

— Вы уже знаете?

— Что?

— Ночью будут расстреляны все легионеры.

— Кто вам сказал?

— Берару.

— А он откуда знает?

— От министра Ради.

— А Раля откуда?

— Ему сказал полковник.

— Успокойтесь, господа, ничего этого не будет. Это все пустая болтовня.

Гости уходят. Но минут через десять они возвращаются.

— Самую последнюю новость слышали?

— Что такое?

— Ночью будут расстреляны не только легионеры, но и демократы.

— А это откуда вам известно?

— Как откуда? Все уже знают. Весь лагерь.

Масслер испуганно вскакивает со своей койки. Один из наших гостей объясняет:

— В девять вечера было известно, что расстреляют легионеров. Но в половине десятого начальника лагеря вызвал по телефону Бухарест, и ему приказали, чтобы на каждых двух расстрелянных легионеров было расстреляно по одному еврею и по одному демократу. Таким способом правительство хочет отвести от себя недовольство гитлеровцев.

— Что ж, это логично… Но я все-таки хочу спать…

Гости уходят.

Масслер:

— Вы думаете, это возможно? Какой-то абсурд!

— А почему бы и нет? Все, что происходит с нами, абсурд. Почему бы и в самом деле не расстрелять нас?

Молчание. Робкий стук в дверь.

Входит Майер с моноклем. В руках у него шляпа.

— Можно?

— Пожалуйста.

— Ну, что вы на это скажете?

— Вы о чем?

— О нашем расстреле…

— Что я могу сказать? Я как раз собирался писать завещание.

— Значит, вы спокойны?

— Да нет. Но ведь человек умирает только один раз.

— Это вы мне уже говорили. Но я совсем не хочу умирать!

— Я тоже… Но если придется, тут уж ничего не поделаешь.

Он смотрит на меня с подозрением. Он не может поверить, что я говорю серьезно.

— Разрешите сесть?

— Прошу вас.

Он вешает шляпу на крючок, снимает пальто и бережно кладет его на стул.

— У вас тепло…

— Да. Симон достал небольшую вязанку дров. Когда стало известно, что нас расстреляют, я решил, что теперь уже не стоит их жалеть. — Я смотрю на часы и продолжаю: — Без четверти десять. До двенадцати осталось два часа пятнадцать минут. По крайней мере проведем эти последние два часа в тепле. После двенадцати для нас наступит вечный холод!

— И вам не жаль умирать?

— Конечно, жаль. Но еще больше мне жаль солдат из охраны. Бедные старики! Завтра им придется поработать! Несколько тысяч трупов — это ведь не шутка. Тем более земля-то мерзлая.

Майер с моноклем меняется в лице, он то краснеет как рак, то становится белым как бумага. Я насвистываю народную песенку. У Майера с моноклем дрожат руки. Он порывисто встает, быстро одевается, укутывает шею платком и уходит, даже не попрощавшись.