Захария Станку - Ветер и дождь

Он садится на мою койку. Плачет, не стыдясь своих слез. Я предлагаю ему сигарету, но он не курит. Я смотрю на него: не мужчина — тряпка.

Неожиданно ловлю себя на мысли, что мне его жалко. Но тут же вспоминаю, что этот человек был в свое время правой рукой Кодряну, что он писал статьи и книги, призывающие к убийству. Этот человек даже не подумал выйти из «Железной гвардии», когда трое железногвардейцев выстрелили в спину премьер-министру И. Г. Дуку на перроне синайского вокзала. Человек этот не вышел из «Железной гвардии», когда банда железногвардейцев, вооруженных револьверами и топорами, ворвалась в больничную палату, где лежал беспомощный, больной Михаил Стелеску. Они всадили в него несколько десятков пуль. Он обиделся на «Железную гвардию» только тогда, когда она дорвалась наконец до власти и не сделала его министром. Он заявил о своем уходе лишь на другой день после того, как эта организация потерпела крах в своей попытке захватить власть в стране в январе сорокового года.

Как легко проповедовать убийство!

— Вас, наверно, освободят, — говорю я вслух. — Поживете здесь несколько недель, а потом отправитесь домой, к семье…

— Вы так думаете?

— Уверен!

— А я боюсь, как бы меня здесь не убили. Я уже был однажды в тюрьме и видел, как убивали заключенных. Я очень боюсь, что меня убьют…

Говоря это, он весь дрожит, как будто у него начался приступ лихорадки.

— Мои дети… Мои бедные девочки… Я все время о них думаю… Дайте мне книгу… Все равно я теперь ни за что не усну…

Я показываю ему свои книги. Он выбирает приключенческий роман и уходит.

После его ухода меня посещают братья Арая.

Судя по фамилии, братья — македонцы. Они служащие министерства иностранных дел. Разыгрывают из себя дипломатов: разговаривают медленно, многозначительно.

Мои бедные стулья кажутся им неподходящими, и они предпочитают стоять. Что ж, эти стулья и в самом деле не похожи на кресла из министерских кабинетов.

— Нас арестовали в министерстве, — говорит старший брат. — За что? Мы ни в чем не повинны. Мы никогда не были легионерами. Никогда не занимались политикой. Мы профессиональные дипломаты. Политика правительства — это наша политика. Устав министерства не позволяет нам иметь собственные политические воззрения. Мы находимся на государственной службе и должны подчиняться уставу. Наверное, кто-то написал на нас ложный донос. Кто-нибудь из тех, кто нам завидует. Будьте спокойны, мы здесь долго не останемся! Несколько дней, и все выяснится. Уж тогда мы обязательно дознаемся, кто написал на нас донос, и потребуем у него удовлетворения по всем правилам кодекса чести. Мы никогда не отступали от кодекса чести.

Меня развлекло напыщенное и глупое самодовольство братьев Арая. Меня всегда забавляли люди напыщенные и склонные к декламации. И я немедленно начинаю им подыгрывать:

— Уважаемые господа, я очень сожалею, что не имел чести лично знать вас раньше. Поверьте, я совершенно счастлив, что мы с вами познакомились, хотя и при несколько печальных обстоятельствах. Очень прошу вас снять пальто и оказать мне честь выпить у меня по чашечке кофе.

Молодые люди в восторге. Они снимают пальто и милостиво соглашаются выпить по чашечке кофе. В свою очередь они угощают меня сигаретами «Папастратос». Это большая редкость в лагере. Выпив кофе, они удаляются, пообещав зайти в другой раз.

Вслед за братьями Арая является еще один новый жилец нашего барака. У него большая, круглая, наголо выбритая голова и маленькие колючие глазки. Одет он как спортсмен, собирающийся на лыжные состязания: великолепные лыжные ботинки, куртка, брюки, шерстяной шарф. Он, по-видимому, единственный из всех легионеров, который не очень-то расстроен тем, что произошло. Я знаю этого человека давно, так что ему нет надобности представляться.

— А почему я должен расстраиваться? Поживу здесь денька два-три и уеду домой. Мой дядя, генерал Попеску, и мой двоюродный брат, полковник Никулеску, заверили меня: «Ты, Нику, ни о чем не беспокойся. Разве мы в этой стране уже ничего не значим? Даже если бы ты совершил убийство, мы вытащили бы тебя из тюрьмы. А ведь ты ничего дурного не сделал!» И они правы. Что я сделал? Я был легионером. Ну и что? Я носил зеленую рубашку. Ну и что? Сам Антонеску щеголял в зеленой рубашке. Когда правили легионеры, я заработал немного денег. Ну и что? Разве я один зарабатывал? Разбогатели и другие. У евреев я отобрал одну-единственную лавку и перевел ее на имя своей жены — на мое имя нельзя было: я государственный служащий! Ну и что? Как будто только я один отбирал лавки у евреев! Если начнут сажать в лагеря всех, кто этим занимался, и десяти лагерей не хватит. Мой дядя и мой двоюродный брат заверили меня, что я могу быть совершенно спокоен. Придется отсидеться здесь несколько дней. Подумаешь! Я готов посидеть и два-три месяца, отдохну от всей этой суматохи, только и всего…