Захария Станку - Ветер и дождь

Он страшно польщен. И поскольку он теперь убежден, что уже завоевал мое уважение, сразу же признается в своих грехах:

— Ах так! Значит, вы обратили внимание? Да, признаюсь: мне всегда нравились женщины. В молодости я предпочитал женщин постарше. Теперь, когда мне под шестьдесят, я полюбил совсем молоденькую. Жена давно об этом знает — ей рассказали наши общие знакомые. Таковы люди — ничего не поделаешь, любят посплетничать… Когда я прихожу домой, жене достаточно только взглянуть на меня, и она сразу же все понимает:

— Ты опять ходил в кино с девчонкой?

— Я не был в кино, мадам. Я не видел никаких девчонок.

— А почему у тебя такой озабоченный вид?

— Дела…

— Какие дела? Вот уже двадцать лет, как ты не занимаешься никакими делами. Я ведь тебя хорошо знаю, старый ловелас. Тебя сегодня видели в кино «Скала».

— Не был я в кино!

Но однажды она сама увидела меня на улице с девчонкой. Вечером началась сцена:

— Надеюсь, теперь ты не станешь отпираться? Сегодня я сама тебя видела с девчонкой…

Я молчу. А жена хватает со стола тарелку, и я, не мигая, смотрю уже не на жену, а только на тарелку, чтобы успеть нагнуться, когда она запустит ее в мою голову. И точно: она бросила тарелку, я нагнулся, и тарелка угодила в зеркало. Зато моя голова осталась цела. Я встал и крикнул:

— Ах, так!

И схватил со стола вазу. Вы спросите: чем провинилась ваза? Но я и не думал ее бросать. Я хотел только напугать свою супругу. И мне это удалось. Жена сразу сбавила тон:

— Неужели ты мне изменил?

— Изменил не изменил, — говорю я, — какое это имеет значение? Ну и что, если даже я тебе изменил разок?

— Но почему? Я ведь тоже женщина…

Тут я не удержался и сгоряча сказал ей что-то оскорбительное. Она заплакала. Она плакала так долго и так сильно, как будто умер наш сын, который учился в Париже и которого мы не видели уже четыре года. Мне стало стыдно. Я попытался ее успокоить, и в конце концов мне это удалось. Мы помирились и весь вечер говорили о нашем сыне, о том, как будет хорошо, когда он вернется домой, как мы подыщем ему невесту и так далее. Мы тут же перебрали всех знакомых и всех возможных невест. А на другое утро, выйдя из дому, я сразу направился в цветочный магазин и послал жене корзину живых цветов…

— И с тех пор вы остепенились?

— По правде сказать, дня три я был очень добродетельным супругом. Но потом… Потом я снова взялся за свое. Ничего не поделаешь — таков человек…

Таков был Майер с моноклем… Особенно запомнился он мне в ту суматошную пору, которая называлась в лагере «приезд комиссии». В руках этой комиссии, прибывающей обычно из Бухареста, находились ключи от ворот лагеря. И как только становилось известно, что очередная комиссия уже назначена и собирается в путь, в лагере появлялись какие-то агенты, уверявшие, что они уполномочены вести переговоры об освобождении некоторых лиц, разумеется за соответствующую мзду. И начинались торги. Они велись обычно в комнате одного из заключенных, который якобы тоже был доверенным лицом. У дверей этой комнаты всегда стояла небольшая очередь. Одни входили, другие выходили. У одних веселые, радостные лица — они договорились. Другие выходили удрученными — от них потребовали больше денег, чем они в состоянии дать. Пятьсот, восемьсот тысяч лей. Даже миллион.

Помню, как Майер с моноклем удовлетворенно потирал руки — он договорился. Его освободят.

Я спросил:

— Сколько это вам будет стоить?

— Сколько? Ничего. Ни одной леи.

Вечером я узнал, что Майер договорился уплатить восемьсот тысяч лей. Я спросил:

— Вы сказали, что это вам ничего не будет стоить, а другие уверяют, будто вы обещали восемьсот тысяч…

— Клянусь, лично мне это не будет стоить ни леи.

— Значит, деньги заплатит ваша жена?

— А ведь про нее я вам ничего не говорил. Я только сказал, что лично я не дам ни леи.

И Майер с моноклем весело рассмеялся. Он был счастлив. Однако, как всегда, он ни в чем не был уверен и, встретив одного из моих друзей — журналиста, спросил:

— А вы как думаете, комиссия приедет?

— Вполне возможно…

— И они меня освободят?

— И это не исключено.

— Нет, вы скажите точно, что́ вам известно? Что говорят ваши друзья? Я слыхал, что один из них получил сегодня посылку от своего друга и письмо. Что было в этом письме?

— В письме говорилось, что уже приняты кое-какие меры, он будет освобожден. Но какое значение имеет письмо? Гораздо важнее другое: он получил салями из Сибиу, и этот круг колбасы куда красноречивее письма.