Захария Станку - Ветер и дождь

— А вы не хотели бы пойти вместе со мной к господину Никушору? Мы смогли бы обсудить это дело втроем.

— Хорошо.

Когда мы пришли к Никушору, там сидело несколько человек, бывших депутатов и министров, и шел горячий политический спор. Я поднял руку и сказал:

— Прошу прощения! Вы не могли бы оставить на время политику и высказать свое мнение по одному интересующему нас вопросу. Дело касается нашего друга Майера с моноклем. Господин Майер — ваше слово.

Присутствующие выслушали Майера, но мнения разделились. Одни считали, что монокль Майера может произвести дурное впечатление, другие, наоборот, уверяли, что именно монокль его и спасет.

Майер внимательно слушал прения сторон и все больше бледнел.

Слово взял один журналист:

— Мое мнение следующее. Основной аргумент господина Майера состоит в том, что он не инженер Майер, а Майер с моноклем. Но как же он сможет настаивать на этом, если он явится без монокля? А вдруг какой-нибудь член комиссии скажет: «Вы Майер с моноклем? Но я не вижу никакого монокля!»

Майера бросало то в жар, то в холод:

— Вы правы. Но ведь и господин Станку прав. С моноклем я могу показаться нахалом. А без монокля я — уже не я. Что же мне делать? Ради бога, скажите, что мне делать?

Никушор:

— Во-первых, дайте нам всем высказаться. Вы прервали меня на самом интересном месте. Слушайте. У меня есть предложение, которое может вас спасти, — вы не будете выглядеть нахалом и вместе с тем сохраните свою индивидуальность, то есть монокль. Итак, вы держите монокль в руке и делаете скромный жест, который заставит членов комиссии обратить внимание на ваш монокль. Внимание! Сейчас я вам покажу, как это нужно сделать…

Никушор вышел из комнаты, постучал в дверь, снова вошел, низко поклонился и сказал:

— Здравия желаю, господин председатель комиссии. Я не инженер Майер. Я Майер с моноклем. — И тут он сделал изящный жест рукой, в которой держал спичку. — Вот так вы и должны войти, держа в правой руке монокль.

— Спасибо. Я понял.

— Вы не забудете?

— Разве я идиот?

— Вы не идиот, конечно, — сказал другой журналист, — но вы ведь будете волноваться, поэтому не исключено, что в последний момент у вас все это вылетит из головы. — И обратился к Никушору: — А что, если нам устроить репетицию?

— Гениальная идея, — поддержал кто-то из присутствующих.

Майер с моноклем согласился. Он вышел, потом постучал в дверь и, открывая ее, споткнулся о порог. Он был так взволнован, что чуть не упал. Пришлось повторить все сначала.

Кто-то сказал:

— Вот видите? Это не так просто, как вам казалось. Если вы уже сейчас спотыкаетесь, когда в комнате сидят ваши друзья, что же будет, когда вы увидите господ из комиссии? Попробуйте еще раз.

Все присутствующие устроились поудобнее на койках и стульях. Началась репетиция. Мы старались выглядеть серьезными, но всех нас душил смех. Репетиция продолжалась часа два. Все устали, а больше всех, конечно, сам Майер с моноклем. Кончилось тем, что он попросил отложить репетицию на завтра.

В одной только нашей секции лагеря было около трех тысяч заключенных: демократы, евреи, обвиняемые в экономическом саботаже, легионеры. И каждый из этих трех тысяч написал пространное заявление для комиссии. Несколько человек, попавших в лагерь за спекуляцию, и профессор Флориан — единственные обладатели чистой бумаги, продавали ее по 20 лей за лист. Заключенные покупали по нескольку листов: надо ведь было сначала написать черновик заявления, а потом переписать его набело. Сочинив свое заявление и старательно его переписав, почти каждый замечал, что он пропустил нечто очень важное, и вся работа начиналась сначала.

Продавцы бумаги неплохо заработали в эти дни. Профессор Флориан тоже. Он специально ездил в город (разумеется, в сопровождении стражника) и закупил всю бумагу, какая только оказалась в писчебумажных магазинах Тыргу-Жиу. Многие заявления перепечатывал на пишущей машинке журналист Вулпеску из Плоешти, который был арестован с самого начала войны как «подозрительный элемент». Майер с моноклем перепечатывал свое заявление раз пять.

— Меня освободят. Не может быть, чтобы меня не освободили.

Эту фразу я слышал на каждом шагу. Но прошло несколько дней, а комиссия все не появлялась.

— Когда наконец приедет эта комиссия?

— Через неделю…

Но вот еще неделя прошла. В субботу распространился слух, что комиссия прибывает в воскресенье. В воскресенье — разочарование: комиссия приехала, но она будет заниматься только делами легионеров; похоже на то, что конфликт между Антонеску и «Железной гвардией» как-то уладился.