Андрей Латыголец - «Годзилла»

Через пять минут побоище утихло. Я услышал смех довольного Игнатюка и по возгласам остальных понял, что в «фазаны» перевели весь наш период.

Поднялся с койки лишь через десять минут, сбегать посмотреть в душевую на состояние своего тела. В зеркале грудь была устойчивого вишнёвого цвета с ужасными кровоподтёками, напоминая растрелянную мишень в тире.

К утру боль отступила, но любое лёгкое прикосновение к избитому участку приносило ужасный дискомфорт.

На подъёме мы построились во вторую шеренгу, прикрывшись «слонами», но бывалый старлей Студнев выборочно заставил поднять майки Муке, Рацыку и Индюку. Наличие синяков было очевидным.

— А знаете, что я сделаю, — сказал ротный. — Посажу ка на кичу самого тихого сержанта Пушкаревича, пусть всем будет уроком.

Смуглый Пушка даже побледнел.

— Надоели мне эти ваши традиции, — подытожил Студнев.

Нас же всем периодом вместо развода по старинке отправили на дровяной.

— Я — «фазан», пацаны, — не унимался Игнатюк, — наконец-то!

— И радости в этом особой нет, — сказал Гораев.

Мы кури, поглаживая свои раны и молчали, вдыхая запахи раннего лета.

Пушкаревича так и не посадили, а нас ожидало воспитания вновь прибывшего пополнение.

***

Две недели на раступку «слонов» пролетели незаметно, они, конечно, интересовались у нас всякими нюансами по службе, но в большинстве случаев основные моменты с запретами никто с ними особенно не оговаривал. Я старался дистанцироваться от этого мракобесия, надеясь проскочить на шару.

Первым стал возбухать Гнилько: то «слоны» покурили без разрешения, то в бытовке кто-то заснул, то сигарет, видите-ли, вовремя не нашли. Дошло до того, что «слон» Камса повздорил на «стелсе» с Раткевичем по поводу положенных ему кусков черняги, завязалась потасовка и Раткевич получил по лицу. Кубацкий послал Ниху, когда тот сделал ему замечание по поводу не чищенных берцев.

— Хули вы «слонов» не раступливаете, — негодовал Гнилько, — мы уйдём, они ж вас тут поуничтожают в корень, во что вы, суки, роту вторую превращаете?!

У меня на сей счет были другие домыслы. Бить кого-либо я не собирался и при случае увиливал.

Чтобы привить нам толику агрессивности, новоиспеченные «дедушки» стали употреблять в отношении нас старые добрые методы. Я видел, как Гнилько снимал кепку с Игната и со всей дури пробивал ему кулаком по черепу. Такие удары, видимо, отрезвляли «фазанов» и меня охватывала безудержная лихорадка смеха, когда тот же Игнатюк загонял весь «слонятник» в сушилку, и пробивал каждому из них «лосей». Чучвагага и Гурский, вкусив жажду власти, стали поддавать «слонам» с ноги.

С каждым разом новички понимали, что во второй роте особое отношение к низшей касте и вскоре приобрели этот удручающе-запуганный вид. К слову, в каждом роте и подразделении части, не говоря уже о других частях в нашем краю, неуставные взаимоотношения различались. В первой и третьей ротах в «фазаны» переводили за деньги, со «слонами» жестили не так откровенно, и иногда у меня складывалось впечатление, что мы хлебнули лиха побольше остальных.

— Петрович, бери пример со своего периода, — сказал мне как-то Потап. — Не будешь гонять «слонов», тебя «шакалы» так загоняют, что даже Кесарь малиной покажется.

А потом практически после каждой вечерней прогулки дембеля стали требовать исполнения для них «Демобилизации». Снимая берцы, кто-то из «слонов» приносил мне гитару (музыкантов среди них не оказалось) и в бытовке, надрывая голос и, едва не разрывая струны, я пел им эту всеми до боли известную песню. На припевах подпевала уже вся рота. Если ответственным оставался прапорщик, устраивали мини-концерт. При Лёве и Студне дембеля тушевались. Секач лишь просил исполнить его любимую «Ковыляй потихонечку» и горлопанил её вместе с нами. Голос у лейтёхи был неплохим, и напоминал мне баритон гопотечного дворового романтика.

После отбоя «слоны» делали «дедам» чай, бегали им за тапочками, искали по любой прихоти необходимые вещи, заправляли за ними с утра кровати и, глядя на них, мне становилось жаль эти печальные тела.

***

Через десять суток в роту прибил сержант Кесарчук. Кичман оставил свой отпечаток на его осунувшемся и побледневшем лице. Он значительно отих и когда наша сержантура обступила его со всех сторон, обнимая и радуясь его возвращению, я заметил, как у него на глазах выступили слёзы. Всё таки система сломала этого гнусного выскочку, нагнула и как следует отымела.