Андрей Латыголец - «Годзилла»

Утром нарядились в парадку и стали по квадратам. Народу собралось густо. Родители, дяди, тёти, девушки и прочая шушера суетились и, волнительно искали в построенных «коробках» свои чада.

Всё прошло по сценарию, как и в нашем случае, за исключением погоды, поэтому празднество растянулось.

Командир части скомандовал «на кра-ул», и мы повертев в руках хрупкие карабины, разошлись по местам. С час простояли на одном месте, задрав голову к небу, и упёршись в одну точку. Ноги затекли в край. Потом с торжественным маршем в хвосте колоны удалились в казарму.

Дальше было только ожидание, новая жизнь и привилегии.

***

«Слоны» пришли в роту на следующий день после присяги, а наша рота укатила в караул и увидеть их мы смогли только через сутки. История повторялась.

Сменившись с караула, мы застали новое пополнение сидящим на взлётке, подшивая бирки на полученных противогазах. Взгляды их были растерянными и я угадывал в них когда-то и наше необузданное смятение.

Ко мне подошёл Потап, сказал собрать малодых в линейке и всё им разъяснить, так, как это делали они с нами.

Я поспешил к стоящему на тумбе очкарику Раткевичу и он произнёс эту, по-видимому, давно устоявшуюся фразу:

— Первый период, сбор в линейке!

«Слоны» быстро повскакивали с табуретов и направились по назначению, юрко рассаживаясь за парты.

Я зашёл в линейку последним, закрыл за собой дверь, испытывая при этом какое-то мерзкое чувство вины. Я не хотел никому лгать, как лгали нам, слукавить всё же пришлось.

Передо мной сидело с две дюжины новых лиц, среди них я заприметил Дилькевича, высокого и стройного парня с острыми чертами лица, смуглого и коренастого каратиста Кубацкого, губатого Камсу, рябого Рылькевича, мелкого Карпова, медведевато-неуклюжего Бохтыша, угристого Кунаева, багнюка Кунчака, очкарика Падью, круглолицего Севока, перекаченного блондинчика Станова и щуплого Щавлёва. Остальные в тот момент показались мне безликой массой унылых физиономий.

Мы стояли перед ними, дерзко разглядывая их лица. Лычки на нас ещё не повесили, что, по сути, приравнивало нас с молодыми, поэтому разговор следовало начинать осторожно.

— Все будет хорошо, пацаны, вы не бойтесь, смело обо всём у нас спрашивайте и обращайтесь в любую минуту. Вам, как и нам повезло, ваши «деды» свалят через месяц и тогда мы нормально заживём, — сказал я, искренне в это веруя.

— А пока у вас есть две недели на раступку, трогать вас здесь никто не будет, но зато основательно возьмутся за нас, и за все ваши косяки, по голове отстреливать будут нам, — вмешался Гурский. — А потом уж я лично с каждого спрошу.

Его тон вызывал во мне усмешку, он в точности копировал манеру Кесаря. Быстро разъяснил все основные принципы их положения в роте, возможности и огромный список запретов и ограничений. «Слоны» слушали молча и вникали. Мы познакомились, сказали им быть постоянно на чеку и полюбовно разошлись.

— Смотри, Петрович, теперь с вас спрос, мы чисто на забитом, — по завершению напутствий сказал мне Потап.

Ближе к отбою мы стали готовиться к переводу. Игнатюк прожужжал нам все уши о том, как он ждал этого часа, радостно ликуя от предстоящего.

— Я стану «фазаном», буду курить, когда захочу и пох на всё.

Правда, некоторые в лице Сташевского, Напалма и Раткевича опасались, что их перевод не коснётся. Намедни Гнилько пригрозил, что они этого не достойны и за всю их прежнюю ущербность их не переведут, и они будут бегать подай-принеси вместе со «слонами».

Произошёл отбой. Прапорщик Станкович, уходя домой, посоветовал сержантам ограничиться парой тройкой ударов.

— На подъёме ротный Студень, а он сами знаете — крест ещё тот.

— Товарищ прапорщик, всё устроим, как полагается, — сказал Потап.

Мы улеглись. По взлётке прошёлся дежурный по роте Виля.

— Пацаны, только без фанатизма!

Я услышал быстрые шаги босых ног к моей койке.

— Я первым начну, с Петровича, — узнал я голос Гнилько.

Он тут же уселся на мне, как петух на курицу, зажав своими коленями мои руки.

— Ну что, готов, самец?

— Давай уж, производи инициацию…

Далее по моей груди прокатился град мощнейших ударов.

— Хорош! — крикнул ему Потап. — Каждый должен оставить свой след.

Я задыхаясь, услышал в другой части расположения град ударов по голым торсам. Вскрики и стоны поглотили казарму.

Лица передо мной сменялись в дикой очередности и вскоре я просто перестал ощущать боль, грудь распухала, как пирог в духовке, и я чувствовал себя потаскухой, которую пустил по кругу весь третий период.