Андрей Латыголец - «Годзилла»

Сперва мы только исходили слюнками, перенося подносы по этим длинным коридорам, нервно поглядывая на обилие яств, а покушать генералы любили на широкую ногу: мясо паренное и жаренное, нарезки колбас, рулетов, рульки, фрукты, овощи, салаты и диковинные сладости разжигали наш молодецкий аппетит. Потом я стал замечать, как Гурский стал подъедать с краёв подноса манящие лакомства. Я не растерялся и последовал его примеру. Немного осмелев, мы избрали для себя отличное место для помощи генералам в истреблении провианта — лестничную пролётку. Останавливались на полпути и запихивали в рот всё то, что по нашим убеждениям плохо лежало. В рот лезли кусочки бананов вместе с колбасой, виноградом, сырным канапе и шоколадными трюфелями. Признаться, такая эклектика была самой вкусно и необычно экстравагантной начинкой, которую я только пробовал. Пару раз нас уличил за этим делом «фазан» Дубков.

— Что, не хватает?

— Ясен хуй! — сказал Гурский.

— В роту приедем, я пацанам скажу, до дембеля нашего чернягу жевать будете.

— По хуй, уже положено, — парировал я, дерзко, на его глазах отправляя в свой рот ветчину с оливками.

Дубков некоторое время ломался, но потом вместе с нами стал поглощать предоставленную нам возможность.

К концу мы обнаглели в край, забирая подносы у поварих и с ходу руками заграбастывая из кучи красиво уложенной еды самое вкусное. Поварихи понимающе вздыхали и не порицали наших действий.

— Кушайте, солдатики, в армии такого не подадут…

Ближе к ужину нам дали попробовать вина и мы с радостью отхлёбывали заморскую бело-красную жидкость прямо из бутылок.

Гурский даже заманил молодую повариху в туалет, но та вскоре вышла.

— А, слабачка, испугалась, я как достал свою шнягу, так и обломалась, не смогла, мол муж, говорит дома, я ж не мать Тереза всем помогать, — с удручением признался он.

Где-то к десяти вечера мы успокоились и сидели на стульях возле кухни. Поварихи отгрохали каждому из нас по огромной тарелке еды, а она уже просто не лезла. Не растерявшись, мы быстро укомплектовали всё по пакетам, решив отвезти в роту.

«Уазик» приехал за нами к полуночи и быстро вернул нас в расположение части.

Остатки роскоши мы торжествуя, вручили Потапу и отправились по койкам.

Спалось так приятно, что я во сне, словно на яву увидел, как период наших мук и лишений навсегда растворился за едва различимым горизонтом.

***

Где-то под конец карантина у Кесаря случился залёт и комбат лично отдал распоряжение, взять сержанта под арест.

По словам Нихи, у которого мы попутно расспрашивали о поступивших бойцах и он наводил шороху, что там половина амбалов, скептически относящихся ко всем армейским канонам, Кесарь пробудился от спячки и в корень обнаглел. Малых чеплял непрерывно, ставил на кости, разводил на деньги, не давал курить. В общем, ничего удивительного.

В один из последних вечеров, буквально перед присягой, он зарвался в сушилку и ему весьма не понравилось то, как на полках стояли тапочки. «По дедухе» на самом верхнем ярусе место для тапочек отводилось исключительно дембелям и прочим лычкастым. Молодые ещё не раступились и побросали свои мыльницы на верх, в результате чего тапочки Кесаря оказались на самой нижней полке, низвергши его в касту «неприкасаемых». Такое унижение, видимо, задело ранимую душу дембеля и он повыкидывал все тапки на взлётку, заставив карантин убирать беспорядок, отвешивая пендели неблагодарным и предвещая им ад в роте. Как на зло в расположение зашёл комбат Рысюк и, уличив с поличным тотальную неуставщину, при всех объявил Кесарю десять суток ареста.

На следующий день Кесаря сняли с карантина, и на «уазике» под предводительством майора Швоки отправили на кичу. Радости нашей не было конца. Он пробыл двадцать дней в отпуске, месяц в карантине и ещё десять дней на киче.

Впервые мне показалось, что восторжествовала справедливость, а Гурский заявил:

— Когда «фазаны» уйдут, он у меня умирать будет, после отбоя кофе в постель и пиздюлина на ночь, а скажет слово, переведу с малыми на долбанах в «черты» шестым тапкам.

Приговор был суров.

***

Присяга у «слонов» состоялась 19 июня. Меня, Гурского, Ниху и Гораева, как самых рослых из нашего периода поставили линейными. За неделю до этого Потап показал нам все прелести приёмов и построений в передвижении с раритетными карабинами времён НЭПа в руках. Я лично видел на дуле своего ствола дату 1925 год. Два из четырёх карабинов были перемотаны изолентой.