Андрей Латыголец - «Годзилла»

— А вот представь, попал ты на зону и тебя закинули в камеру к двум здоровенным петухам и они тебе говорят: в жопу или в рот, или зарежем на месте. Чтобы ты выбрал?

— Лучше смерть.

— Что ты гонишь, подставил бы очело своё сразу!

Мука замялся.

— А ты бы что выбрал? — спросил он у Лесовича.

— Попытался бороться.

— Да тебя, дрыща, в две секунды укатали и оттрахали потом, смысл?

— Не могу знать тогда, товарищ лейтенант. А вы бы как поступили?

— Ну я бы сперва сказал, что отсосу, и когда бы мне хер к губам подсунули, накинулся, откусил и выплюнул бы его к хуям, потом пока второй в растерянности не знал, что делать, вырубил и его на месте.

В линейке повисла тишина.

— В любой ситуации нужно мозг включать, ориентироваться на месте и действовать. Хоп — удар, два — ответка.

Я слушал все эти размышления и только тогда стал осознавать куда я попал, в какую же беспросветную клаповню и деградированную субстанцию закинуло моё бренное тело.

— А вот кто мне ответит на вопрос. Все же знают Купалу и Колоса, ну так вот почему-то в среде продвинутых писателей Коласа вообще не котируют. Почему это?

Повисло молчание.

— Рискну, предположить, — поднял я руку и привстал, — из-за того, что Колос писал всякие стишки про Сталина, возможно доносы, был короче на подсосе, а Купала до конца оставался достойным, несломленным человеком, даже вены себе резал, чтобы позора избежать. В конечном счете его и прихлопнули.

Секач смотрел на меня с интересом.

— Правильно. Но вообще ходят слухи, что он перебухал и сам с лестницы рубанулся. Молодец. А от куда у тебя такие познания?

— Да это ж Петрович, — вмешался Потап. — Он у нас учитель истории.

— Так точно, помню, на БВП виделись… А мой отец вот учитель белорусского языка, с детства меня заставлял всю классику перечитывать на горохе, я почти все верши наизусть знаю. Баця у меня больно строгий был. Я один раз покурить попробовал, так он учуяв запах, так меня отмудохал, что я после того больше никогда и не решался. Спасибо ему. Курение и алкоголь — враг мужика.

Потом младший лейтенант Секач поведал нам о своём детстве, отрочестве и юности, где везде фигурировало насилие, и все мы в ту же минуту осознали, что перед нами предстала не совсем адекватная и невменяемая личность.

***

В середине месяца в роте произошло перераспределение и меня с Захарчуком направили в первое отделение первого взвода, разницы не было ни какой, единственное, наши койки теперь оказались у самого окна. На «камень-ножницы» мы посчитали, кому лечь ближе к батарее и спор выиграл Захар. Я стал соседствовать с Лакусем. Он был спокойным «фазаном» и проблем с ним не возникло.

Младших сержантов Тавстуя, Вилю, Едловца и Пушкарёвича закрепили на должности командиров отделений. Командиром нашего отделения был Кесарь, Потап замком взвода.

В тот вечер к Захару приехали родственники и он каким-то образом изловчился припрятать недоеденные им на КПП конфеты с печеньем под свой матрас. Съесть такое нужно было тут же, в чём я ему собственно и помог.

После отбоя он передал мне жменю «гжэчных пчёлок», и я около получаса довольствовался отменным лакомством. Фантики были весьма шелестящими, посему приходилось засовывать всё под подушку, не спеша раскрывать обертку и тут же отправлять конфету в рот.

Я посматривал на Лакуся, тот играл в телефоне и ему совершенно не приходило в голову, что подле него проворачивались настоящие чревоугоднические махинации.

С печеньем было труднее и мы едва себя не разоблачили. Захар слишком громко раскрыл пакет и часть его составляющего рассыпалась на пол. Я тут же разразился шквалом сухого кашля и грузно перевернулся на бок, поскрипывая пружинистой койкой. Вроде, никто не заметил.

А потом, набивая рты ванильными крекерами, мы телепатически обменивались благодарностями родственникам Захара и кондитерским фабрикам-производителям. Я даже мысленно представил женщину-расфасовщицу средних лет, которая оформила для нас в этот пакет вкуснейшее печенье.

Такие мгновения были самыми счастливыми и ради них хотелось не сдаваться, быть крепче и мужественнее.

В ту ночь я спал весьма спокойно, а на подъёме во рту всё ещё оставался сладковатый привкус конфет.

***

19 февраля меня отпустили в мой первый увольнительный. Вере необходимо было подать комбату Рысюку список фамилий, среди которых тот желал узреть и имена бойцов первого периода. Ротный посовещался с Потапом и вписал нас с Гораевым.