Захар Прилепин - Некоторые не попадут в ад

Разницу в возрасте между ней и директором я оценил примерно в двадцать пять лет. И пятнадцать — между ней и мною. Директор, кажется, был привычен к тому, что на его жену время от времени глазеют. Он даже не брал жену за талию, чтоб продемонстрировать её принадлежность ему. Он был в ней безусловно уверен.

Меня переводили от посла к послу, от консультантов по международным отношениям к чиновникам сложно выговариваемых ведомств; каждый давал мне визитку, я складывал их в задний карман чёрных джинсов.

В погоне за очередным бокалом шампанского меня поймал под руку ещё один, как и предыдущие, неизвестный мне человек: «Захар, на одно слово».

Мы отошли и встали чуть в стороне от собравшихся.

Он представился; я, как и прежде, сразу же забыл имя этого человека — да и к чему запоминать так много имён сразу; за последние двадцать минут я познакомился с полусотней замечательных людей, у каждого должность, имя, у некоторых ещё и отчество, а в отдельных случаях не помешает и фамилию запомнить; но куда мне, я не в состоянии.

Жену директора зовут Таисия; этого достаточно. Вообще, даже это перебор — потому что к ней подошёл парень лет двенадцати, но уже высокий, в очках, — вид отличника во всех науках сразу, занимающегося ко всему прочему ещё и греблей.

Конечно же, предполагается, что у взрослых людей, включая красивых женщин, тем более, если они замужем за директорами международных ведомств, случаются дети, но всё равно это как-то сбивает: ну, вот… Сын.

— …министр иностранных дел Украины и посол этой страны выразили официальный протест в связи с вашим приездом. Посол, обратите внимание, даже не явился сюда, — сообщал мне отведший меня в сторону человек; видимо, он отвечал за безопасность. — Надеемся, что обойдётся без эксцессов, но на всякий случай имейте в виду.

Я улыбнулся и кивнул.

— И вот ещё письмо от украинских представителей ПЕН-клуба — хотите, оставлю вам на память? Оно на нескольких языках… Кроме русского.

Я не знал никаких языков, только самый смешной минимум английских слов: чтоб заселиться в гостиницу и съесть что-нибудь в кафе, — однако и моих знаний вполне хватило; после беглого ознакомления с письмом выяснилось, что страшней меня в нынешней Европе никого нет вообще: киевские сочинители сравнивали меня с одним скандинавским выродком, перестрелявшим не так давно толпу детей из ружья, призывали задержать меня с применением грубой физической силы, запечатать в посылку, переправить им — а они уж обо мне позаботятся. В качестве обоснования для столь радикальных мер были перечислены следующие мои характеристики: террорист, убийца мирного населения, маньяк, своим поведением выведший себя за рамки человеческой морали, которая теперь в принципе ко мне не применима.

В былые времена с подписантами этого письма я вместе пиво пил, и при встрече мы обнимались.

В случае и означенных товарищей, и вообще привычного полемиста с той стороны, меня всегда поражала эта невинная, чистоглазая убеждённость в своей правоте, лишённая каких бы то ни было рефлексий. Всегда ведь можно покричать на людях, но потом выйти во дворик покурить и сказать: ну, всё понятно, чего делать-то будем?

Нет! Они не хотели во дворик.

У них всё было коротко, твёрдо, ясно: вы пришли и убили наших детей.

Нет, ну как так? Вы же сами их убили. Вы. Они из вон той пушки убиты, я могу на карте показать, где она стояла.

Это какой-то классический сюжет, я не помню, где его встречал, но он точно был: когда находят труп, а рядом — бледный человек с растаращенными глазами; у него спрашивают: «Ты зачем убил?» — он смотрит по сторонам и вдруг начинает орать: «Это Людка убила! Она! Людка всегда его ненавидела!» — тут появляется Людка, вытирает дрожащие руки о передник и: «Я? Что он говорит? Как же так?» — и беспомощно плачет.

Или: мальчишка заревновал приёмного сына к родителям, взял и оттащил его на ледяной балкон, и оставил там. Вдруг явились родители — и видят эту картину. Говорят: «Ты рехнулся, сынок?» — а он кричит: «Вы сами! Это всё вы! Это не я! Вы его там оставили! Он заплакал, я пошёл забирать его с балкона!»

Мы в этом классическом сюжете — не родители и не Людка, кто бы спорил.

У нас тоже есть пушка, и мы из неё стреляем, я даже назвал откуда: Коминтерново, Пантёха, Сосновка — я там везде был. Но это Киев пришёл на Донбасс, а не Донбасс добрался до Киева. Разница слишком заметна.

Мы, русские, уроды ещё те. Но, когда заявились в Чечню, мы не говорили: Басаев пришёл на нашу землю и убил наших чеченских детей.