Захар Прилепин - Некоторые не попадут в ад

(Вообще говоря, в нормальном подразделении начальник штаба стоит выше замполита — но не в нашем.)

Араб знал, что я в целом шучу, — и ничего не отвечал.

У нас были отличные отношения.

— Уезжаешь? — спросил Араб уже в машине.

— Как ты догадался? — спросил я.

— Так… — сказал он неопределённо. — Надоели мы тебе.

— Ты всё понял про 120-й?

— Ага, — сказал Араб. — Ждать тебя?

— Да фиг знает. Не думаю. Сами решите.

— А кто тогда наши… спины прикроет от ударов начальственной суковатой палки?

— Между прочим, Глава души в тебе не чает. Ты нравишься ему куда больше Томича.

— Это в тебе он души не чает, — мрачно сказал Араб.

Я ласково посмотрел на него в зеркало заднего вида.

У Араба не было ни военного, ни медицинского, ни какого-либо ещё высшего образования. Он был потомственным шахтёром.

До Москвы решил ехать на «круизёре»: на обратном пути подарков захватить батальонной братве.

Граф и Тайсон привычно обыскали с утра багажник на предмет нахождения там чего-то совсем не нужного российским пограничникам.

Вокруг нас бегала хозяйкина мерзкая собачка — три килограмма непрестанной истерики, две бешеные бусинки на месте глаз, крысиная мордочка; она не столько лаяла, сколько дребезжала от негодования. Едва ли возможно объяснить, как мы её за без малого два года не зашибли.

Только что проснувшийся Злой провожал нас в тапочках до машины.

Тайсон безупречно сыгранным отеческим тоном напутствовал его:

— Злой, ты за старшего остаёшься. Ты, а не собака, запомни.

Злой добродушно потягивался в ответ.

— Поедешь обратно, — цедил, — смотри, чтоб у тебя таксист оружие не отобрал. А то будешь просить: «Дяденька, оставьте хоть один патрон, я военный! В спецназе служу!» «Молчи-и, душара! — скажет тебе. — И берцы тоже снимай!» Опять в носках придёшь домой. …Ты до звонка достаёшь, я забыл? А то бросай камушками через ворота. Я услышу. Может быть.

— Собака, — не обращая ни малейшего внимания на произносимое Злым, обратился Тайсон к путавшейся в его ногах шерстяной психопатке. — Сегодня он старший. А не так, как в прошлый раз.

Я их обожал. До сих пор никто меня не может так рассмешить.

На Успенке выдал Графу и Тайсону две тысячи на обратное такси и закатился на «круизёре» под шлагбаум.

Донецкая таможня меня никогда не досматривала.

На российской — некоторое время придирчиво рылись в машине: поднимите капот, — откройте багажник, — а это что? — а бардачок ещё, — точно ничего запрещённого нет?

Я ничего не мог поделать — и за все эти годы так и не избавился от лёгкого, ненарочитого снисхождения к необстрелянным людям в форме, которые пытаются утвердить надо мной, только вчера ещё бродившим в гибельных местах, свою власть.

Они чаще всего чувствовали подобное отношение.

Это ничего.

Это всё человеческое. На человеческое сердиться не стоит.

Даже Батя — и тот проходил досмотр на своей машине (хоть и по правительственной линии — но она ничем от обычной не отличалась), и выходил с паспортом к окошку погранслужбы.

Без остановок пролетал не только донецкую таможню, но и российскую, — один Пушилин.

А мы не гордые, мы можем и потоптаться под пристальным взглядом пограничницы в будке, всегда чуть медлящей, прежде чем отдать мне паспорт.

Наконец, без малейшего чувства:

— Всего доброго!

— И вам, дорогие мои.

Тысяча триста километров до Москвы — мне нравилась эта трасса, это вдруг явившееся одиночество.

По дороге дозванивались люди, искавшие меня дольше и настойчивей всех:

— Может, всё-таки съездите на конференцию, Захар? Принимающая сторона очень ждёт, билеты вам купят. Женеву посмотрите. Окрестности. Они очень просят, правда.

Мне было настолько хорошо сегодня, что я согласился: расскажу приличным европейцам о нашем террористическом житье-бытье.

Саша Казак всегда приветствовал эти поездки: по сути, со всей Донецкой республики я был едва ли не единственный выездной — и должен был поддерживать наше реноме не как банды отморозков, а как-то иначе. Так что это было в известном смысле ещё и моей обязанностью в качестве советника Главы.

Ближе к вечеру, заправив машину после шестисот километров пути, набрал всенародного режиссёра; он: «…едешь? Ну, молодец! Завтра жду! Адрес знаешь мой? Запиши или запомни…»

К полуночи я обычно прибывал в столицу, и падал на какую-нибудь подходящую случаю кровать. Бесконечно довольный чем-то неизъяснимым.