Захар Прилепин - Некоторые не попадут в ад

Надо ещё раз глянуть — девять лет осталось до двенадцати; в следующий раз уже без кожи буду смотреть — эту полностью расчешу, без слуха — этот растает, без глаз — эти высохнут; посмотрим, какой получится эффект; кажется, тот же самый.

Серб показывал нежнейший абсурд жизни — который и есть сама жизнь, обыденная и обыкновенная; никакой пародийности, ни малейшей, — только нежность и оправдание; это как если бы Лев Толстой родился в Одессе — и не оставил её привычек, это как если бы Фёдор Достоевский был цыганом и кочевал, — что-то такое, что-то такое.

Каждый третий его фильм был о гражданской войне; я никогда не мог разобраться, кто там и с кем воюет, — на лицо все одинаковые, прислушивался к фамилиям — тоже чёрт ногу сломит: окончание на — авич, — евич, — ошич у всех; это как здесь, в Донецке, пытаться понять, кто против кого: — енко и — ский против — ванов и — енин? — да ну, прекратите; у нас в батальоне — наугад выхватил — окончания фамилий: — еник, — раф, — штоп, — идзе, — анян, а на — енко вообще каждый второй.

Наряду с чехами, французами, итальянцами, представителями всех бывших республик, — среди ополчей было особенно много сербов. У нас в бате — имелись свои: улыбчивые, бесстрашные, хитрованы.

В фильмах Эмира царила несусветная кутерьма, всё время играла музыка, взлетали куры, ржали лошади, лаяли собаки, кричали ослы, — люди делили то ли землю, то ли веру, то ли прошлое, то ли будущее, — и, спасибо автору, никто не задавался вопросом: «За что воюете, люди? — всё общее!» — это мы знаем, этому учить не надо: всё общее, но я со своей любовью обитаю здесь и стою где стоял, — если всё общее, отдай мне свою правоту, — для начала только свою правоту мне отдай. Пусть у нас будет общая правота — моя. Что, сразу «нет»? Как же так?

…Мне позвонили тогда, в самый первый раз, говорят: приезжайте в такой-то ресторан к такому-то времени, там будет накрыто, — я говорю: да, да, буду.

Положил трубку и вспомнил, что уже обещал своим новым сербским товарищам, таким же дворнягам, как и я, — быть у них, и они трижды переспросили: а не соврёшь? а точно приедешь? — конечно, не совру, конечно, приеду, — я же русский. (Русские — это которые делают то, что просили, — но делают с прикидкой на глазок, примерно, и в какой-то своей последовательности; например, год спустя.)

Как быть? — думал некоторое время; потом махнул рукой: явлюсь в указанное людьми Эмира место — а там разрулим, договоримся, решим.

Прибыл по объявленному адресу — самый центр, ресторан с люстрами, огромный стол под девственно белой скатертью; уже несут какие-то кастрюли с дымком, на кухне обречённо мычит бык, катят каталки с бутылками, с которых едва сдули столетнюю пыль, возле каждой тарелки по восемь вилок и четыре ножа; ко мне подошёл человек — склонился, сообщает: Эмир прилетал из Америки, тут же сел в машину, чтоб ехать к тебе, путь займёт пять часов, — он уже на подъезде, буквально пятнадцать минут, — ничего, говорю, ничего, — пятнадцать минут я подожду.

Не обманул: через пятнадцать минут явился. Собачьи глаза его, одна бровь как-то ниже другой подвисла, щетина чуть седая, улыбается не то чтоб на одну сторону лица, а на, скажем так, полторы стороны, рост огромный, весь такой добрый, как медведь, — если б я родился женщиной, жил бы с одной мыслью: «Эмир, покачай меня», — а так: обнялись, уселись, давай друг на друга смотреть.

Он говорил по-русски.

Минут пятнадцать мы перебрасывались новостями: как там Америка? — в ответ скривился, — что там Донбасс? — я ответил коротко, — но по двум-трём его новым вопросам сразу понял: знает всё подетально, обо всём тихо болеет — как о своём, что когда-то сгорело и дымок уже развеялся.

Налили из пыльной, в налипшей соломке, бутылки, — он покачал вино, опробовал, согласился, — и тут я говорю: слушай, Эмир, меня сербские друзья позвали в другое место, не могу их обмануть, — поехали со мной?

Он в тот же миг: а поехали, конечно.

Официант, прикативший суп, уже зачерпнувший в серебряный половник божественную, переливавшуюся в сиянии электрической лампы и светившую собственным фосфорическим светом жидкость (при свете этого супа можно было бы читать), — застыл на полувзмахе; другой, наливавший мне вино, пережившее две мировые войны и несколько гражданских, остановил ток жидкости, — но я махнул ему: лей, лей, я махну сейчас на ход ноги, а то пить хочется; кажется, и быку уже объяснили, что будет Эмир; «Да ладно? — не поверил бык. — Дайте хоть посмотрю на него из-за шторки, — увидел, воскликнул: — Господи, ты есть! бей в сердце, брат!» — так или как-то так всё было; но мы встали, я махнул стакан красного (на самом деле: чёрного) уже стоя, мы выскочили на вечернюю белградскую улицу.