Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

Доев, я аккуратно положил вилку рядом с ножом.

— Может, я стал для тебя ужасной обузой, милый? — спросил я, приняв важный, самодовольный вид.

Непроизвольным судорожным движением Фил сжал в руке конусообразную стеклянную солонку и такую же перечницу.

— Конечно нет. Я люблю тебя. — На долю секунды он поднял глаза, а потом снова взял вилку и принялся очень быстро и тихо катать по тарелке остатки фасоли. — Я очень тебя люблю и, наверно, не смог бы жить без тебя. Мне было очень тяжело, когда ты болел, и… не знаю…

На столь откровенное признание я не напрашивался. Я широко улыбнулся, и в то же время слезы навернулись мне на глаза. Сжав его руку, в которой он крепко держал графинчик с маслом, я, чтобы не смотреть на него, окинул взглядом эту ужасную тесную столовую с непропорционально высоким потолком: очевидно, когда-то разделили надвое некое более просторное помещение.

Потом мы поднялись наверх, переоделись и выпили по рюмке водки, от которой я сделался еще более любвеобильным — правда, в широком смысле, как будто бы весь мир, а не только Фил, был влюблен в меня. Я надел какие-то потрепанные, полинявшие джинсы-клеш в обтяжку и белую безрукавку с боковыми швами, распоротыми почти до бедер. Фил облачился в другой недавно приобретенный наряд: довольно приличные облегающие темно-синие слаксы с тонким белым ремнем и очень тесную светло-голубую футболку.

Когда мы отошли достаточно далеко от гостиницы, я взял Фила под руку. Сделал я это, движимый стремлением заявить во всеуслышание, что Фил — мой парень (сам же он, страстно желавший считаться таковым, проявил некоторую строптивость, попытавшись резко отдернуть руку — хотя пальцы наши сплелись). Однажды летом в Винчестере я случайно встретил пару гомиков — вероятно, один из них, бывший воспитанник колледжа, показывал другу места, где лишился невинности. Они добрели до купальни «Ганнерз-Хоул» — той похожей на канал изогнутой заводи, отведенной от Итчена [152] Река, в долине которой расположен г. Винчестер. и в него же впадающей, где в Чарльзовы времена винчестерцы занимались плаванием. Разумеется, потом построили прекрасный крытый бассейн — где мне вскоре предстояло установить рекорд в плавании вольным стилем, — купальня, как, наверно, давно ожидалось, сдалась на милость буйно разросшейся коровьей петрушки и густой посевной травы, а в текучей воде заколыхались длинные зеленые водоросли. В тот жаркий день я волоча ноги, в расстегнутой рубашке, шел мимо через луг и видел, как они любовались пышными цветами, распустившимися в мае, а один, тот, что показывал пальцем, заметил меня и метнул в мою сторону взгляд — очень быстрый, но я его почувствовал, — после чего оба направились обратно к колледжу, под руку. Справившись с нервной дрожью от шока, я затрепетал от восторга — который вызывали не эти люди сами по себе (они казались безнадежно старыми и добропорядочными), а непринужденность их жеста. Мне хотелось, чтобы мужчины открыто прогуливались вместе. Хотелось, чтобы какой-нибудь мужчина стал открыто гулять с о м н о й.

И вот появился такой мужчина. К моему каблуку вдруг что-то прилипло, и я остановился — однако Фил, продолжавший идти, потащил меня за собой. С его помощью я на одной ноге допрыгал до уличного фонаря и при желтом свете взглянул на подметку. К резине приклеился продолговатый кусочек белой жвачки, затвердевший от песка и расплющенный каблуком при ходьбе. Отлепить его оказалось на удивление трудно — к тому же до него было довольно противно дотрагиваться. И тогда, стоя на одной ноге, точно фламинго, и с хмельной небрежностью опираясь на крепкое плечо Фила, я совершенно серьезно заговорил о Британском Музее, у мрачного северного входа в который мы и остановились. У нас над головами, на огромной колонне, висела афиша египетской выставки. Там были изображены несколько стоящих в ряд фараонов в фартуках, со сломанными носами и каменным, но, пожалуй, трагическим выражением на лицах. Слушая мой рассказ о Чарльзовом барельефе Эхнатона, Фил даже захихикал, а когда я грубо велел ему заткнуться, стал хихикать еще громче.

— При желании ты вполне мог бы и сам отлепить эту дрянь, — сказал я. — В кои-то веки я нуждаюсь в помощи, и ты мне в ней отказываешь.

Уже не совсем уверенный в необходимости банальных высокопарных слов, Фил, пробурчав: «Ладно, давай сюда», — все же схватил меня за ногу, резко вывернув ступню подошвой вверх, и я, невольно принявшись подпрыгивать, повис у него на шее. Не знаю, как долго я не мог сообразить, что за нами наблюдают. Конечно, рассеянно скользнув взглядом по противоположному тротуару, я увидел, что под одним из молодых деревьев с неслышно шевелящейся листвой притаилась какая-то фигура, однако не придал этому значения — и сосредоточил всю чувствительность в своих руках на бритом затылке Фила. Вероятно, при ярком свете, с точки зрения наблюдателя, мы представляли собой довольно странную парочку. Когда Фил перестал держать меня за ногу и принялся ощупью искать носовой платок, я отвел глаза, продолжая, правда, обнимать его: самодовольство и игривое настроение внезапно сменились тревогой за любимого. Спустя мгновение наблюдатель исчез из виду. И вновь я не сразу разглядел его — уже дальше, под соседним деревцем, к тому же по грудь скрытого машинами, стоявшими возле счетчиков посреди мостовой. Он постепенно удалялся, пытаясь развеять подозрение, которое возбудил во мне. А может, попросту не догадываясь, что его заметили. В наивной попытке украдкой пробраться мимо уличного фонаря он то и дело оглядывался на ходу. Потом я поспешно повел Фила прочь, властно обняв его за плечи, прижав к себе и не дав обернуться, отчего ему трудно было идти, не натыкаясь на меня. А в том, что за человек наблюдал за нами, сомневаться не приходилось.