Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

Вечером мы намеревались пойти в «Шафт» — потанцевать, выпить и поразвлечься. Фил еще никогда не бывал там со мной: из-за своего странного образа жизни мы были изолированы от нормального гомосексуального мира, да и сам я по разным причинам пару месяцев туда не захаживал — хотя раньше меня целый год, если не дольше, неудержимо влекло в это заведение по понедельникам и пятницам. Я пристрастился к «Шафту», словно к наркотику. Ужиная в ресторане, я уже к одиннадцати часам начинал беспокойно ерзать на стуле, особенно если ресторан находился в западной части города, и мне предстояло проехать всего несколько миль. Порой я ходил в оперу в совершенно неподходящем наряде и при этом не раз пользовался уединенностью ложи в «Ковент-Гарден», чтобы улизнуть во время последнего акта, когда меня переполняло предвкушение секса, отчего все сценические любовные перипетии моментально оборачивались никчемным занудством. Из «Шафта» же я почти ни разу не ушел один — и притом предпринял бесчисленное множество поездок на такси по ярко освещенной, заваленной мусором пустоши Оксфорд-стрит и сквозь кромешную, непроглядную тьму Гайд-Парка: чернокожий юнец, пьяный, в холодном поту, прижимающийся или украдкой прикасающийся ко мне. Мальчиков, живущих далеко — в Лейтоне, Лейтонстоуне, Данеме, Нью-Кроссе [150] Пригороды Лондона. , — я приводил к себе: подобно мне, они совершали паломничество в этот душный, электризующий подвал в Вест-Энде, но, не найдя клиента, в три или четыре часа утра не имели возможности добраться домой.

К своей инициации Фил отнесся по-деловому, и, выйдя из «Корри», мы направились в гостиницу ужинать — пешком, через темный, дышащий прохладой район Блумзберри. На Рассел-сквер, под платанами, стал наконец-то заметен освежающий ветерок. Трепетал глубокий сумрак, наполненный листвой, били три фонтана, чьи мощные вертикальные струи, игривые, почти невидимые, орошали дорожку и настигали нас своими брызгами. Фил обнял меня одной рукой, наверно, тоже вспомнив нашу ужасную первую прогулку по этой дорожке.

Кухня в «Куинзберри» представляла собой большой зал с высоким потолком и отделанными белым кафелем стенами. С потолка спускались извивающиеся воздуховоды — алюминиевые трубки, соединенные заклепками и переходящие в широкие вытяжные зонты над допотопными массивными газовыми плитами. Тем не менее там стояла изнуряющая жара, и бригада розовощеких поваров в помятых белых куртках и колпаках, в бело-голубых клетчатых штанах, раздраженно швыряла заказанные порции на длинную металлическую стойку, по другую сторону которой ждали официанты. Как «представителям персонала» нам тоже пришлось дожидаться там, когда наступит подходящая пауза. Всякий раз как мы заходили на кухню, я испытывал неловкость и готовился выслушивать слова возмущения. От тамошнего беспросветного тяжкого труда, не скрашенного подобострастием и шармом, как в общедоступных помещениях гостиницы, я чувствовал себя легкомысленным человеком, наблюдающим за какой-нибудь поистине важной работой.

В тот вечер Фил раздобыл нам какую-то мелкую рыбу — неаппетитную ротарианскую закуску [151] То есть подающуюся обычно в клубе «Ротари» — одном из многочисленных филиалов международного клуба для бизнесменов и представителей свободных профессий. , — после чего принес превосходное мясное блюдо с чесноком и зеленью: жирный телячий язык в собственном соку и оболочке из мяса. Ели мы в столовой для персонала, держась особняком, а неподалеку жадно курили в последние минуты своего обеденного перерыва две посудомойки и стойкий старый швейцар.

— Ну что, молодой Филип, значит, выходной сегодня ночью, да? — осведомился швейцар перед уходом, подтянув брюки и застегнув роскошный форменный пиджак. В голосе старика послышалась нотка презрения или сарказма, несмотря на вежливый тон, прозвучавшая как вызов, если не оскорбление. Он выпрямился во весь рост, как будто хотел защитить и побыстрее увести обеих женщин — хотя сами они явно никакой угрозы не чувствовали.

— Да, пойду, наверно, пропущу стаканчик-другой. — Ответ туманный, лаконичный.

— Только не оставайся в этой задрипанной тошниловке, — добродушно посоветовала одна из женщин.

— Ни за что.

— И не разбивай слишком много сердец, — сказала другая и захихикала.

Пока они не ушли, я не проронил ни слова. Вероятно, они сочли меня очень высокомерным, но я лишь полагал, что не должен компрометировать Фила. Наверняка они видели меня насквозь, но при этом ломали комедию, делая вид, что считают нас просто приятелями. Подобно Джеймсу, Фил поощрял скрытность, со временем ставшую насущной необходимостью. Наверно, мне тоже не помешало бы их благоразумие, но, с другой стороны, их раскрепощала моя неосторожность. Всё это — вопрос «бджопти».