Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии

Я улыбнулся. Я мог чувствовать себя вполне польщенным: меня узнали. Садясь, я заметил, что в рыбной чорбе, к которой она не притронулась, боролось за жизнь по меньшей мере пять мух.

— У нас в М., — произнес я по возможности убедительнее — нет другого способа избавиться от мух, кроме брынзы. Я подозвал официанта, и он принес традиционное жертвоприношение: пятьдесят грамм раскрошенной брынзы — мухи тут же переменили направление атаки.

— Это самый несимпатичный городок в мире, — продолжал я таким тоном, словно давал городу самую высокую оценку.

— Почему же? — возразила она. — Я нахожу его очаровательным. В нем так много ослов. — И она отодвинула от себя тарелку с чорбой.

Я рассмеялся.

— Над чем это ты?

Она сразу перешла на «ты», меня это почему-то не удивило.

— Над ослами, — ответил я.

— Мне нравятся ослы. Ослы и тигры…

— Хотел бы я денек побыть в шкуре тигра.

— Тигры любят ночь. А ты по ночам наверняка спишь.

Это уже был вызов.

— Отчего же, бывает, что и не сплю, а караулю добычу. — Обхватив руками голову, я повернул ее сначала в одну, потом в другую сторону, словно радарную установку.

— Ты ужасно смешной. — Она хохотала, откинув голову назад, ты сделал сейчас точь-в-точь как осел.

Я взглянул на ее ярко накрашенные ногти, будто обагренные кровью. «Шлюха она, должно быть, первостатейная. Ну и влип же ты, братец!» В те несколько секунд, пока она смеялась, я заметил, что у нее нет одного коренного зуба, а передние располагаются неровно и чуть приподнимают верхнюю губу. Это придавало ее лицу капризное выражение. Но ничего неприятного в этом я не увидел. А вот ее манера смеяться мне не понравилась. Смех застывал гримасой в уголках губ. Этот маленький дефект (так я объясню его себе позже) сохранился как рефлекс приветственной улыбки, посылаемой зрителю с арены. Она ничего не ела. Вино было кислым, пиво несвежим, и я заказал минеральную воду.

— Хе́бе! — сказал я кельнеру. Я выбрал «Хебе», потому что это красиво звучало. И взглянул украдкой на часы. Было без двадцати четыре. Я опаздывал.

— В это время всегда наступает тишина, — сказал я.

— Должно быть, пролетает ангел…

— Хлоп-хлоп — пролетает, и надо успеть его услышать, потому что снова начнется гвалт. Мы живем в невероятном грохоте, — пустился я в рассуждения, — Вселенная образовалась в результате чудовищного взрыва, вот уж когда грохотало, так грохотало, а сейчас остались только отголоски того грохота.

От шума я перешел к тишине, которая наступает в эфире, когда прекращают вести передачи все береговые радиостанции. Каждый час без четверти — три минуты тишины, чтобы можно было услышать даже еле слышный зов о помощи. Я рассказывал и сам вдохновлялся, будто разворачивал нить известной увлекательной приключенческой серии «Подводная лодка Докса».

— Интересно! У меня есть знакомый капитан дальнего плавания, но он мне никогда ничего подобного не рассказывал, — произнесла она. Тогда-то я впервые услышал о капитане.

Щелкнув застежкой, она раскрыла сумочку и быстро извлекла оттуда пачку печенья, серебряную пудреницу, помаду в форме пистолетного патрона, коробочку с тушью для ресниц, флакончик духов, заткнутый стеклянной пробкой с шелковой ленточкой, и начатую пачку «Честерфилда». Розовой пуховкой обмахнула круглые, гладкие, словно фарфоровые, щеки. Над выпуклым лбом, который принято считать свидетельством незаурядного ума, волною поднимались отросшие после окраски более темные пепельные волосы. Маленький, слегка вздернутый нос все же нельзя было назвать курносым, а чуть приподнятые крылья ноздрей, как у девушек с журнальных обложек, рекламировавших тонкое белье, производили на меня впечатление. Я успел детально все разглядеть, а когда она принялась красить ресницы, широко раскрыв глаза, я понял, почему их цвет напомнил мне цвет спелого винограда. Однажды я уснул в винограднике, а когда проснулся, увидел тяжелую гроздь, висевшую прямо над головой. Зрачки Леты напомнили мне цвет зеленых с желтым отливом виноградин.

Наконец принесли бутылку «Хебе». Пузырьки минеральной воды с шипением лопались в стакане. Открыв флакончик духов, она провела пробкой по вискам. Запах был тот самый, что я почувствовал в коридоре барака. Через два месяца августовским воскресным вечером я припомню и этот запах, и обед в ресторане с мухами.

…Мы лежали на пляже одни среди дюн в пяти километрах от города М. Запах духов смыло море, остался только запах соленой кожи и венка из полевых цветов, который я сплел днем, когда мы бродили по полю со стогами сена, с ароматами полыни, мяты, базилика. День выдался замечательный. Песок совсем остыл и при малейшем движении шуршал, скатывался по склону дюны, у подножия которой мы расположились. Лета пугалась ящериц и прижималась ко мне, тогда венок колол меня, и я чувствовал запах ее волос, обожженных солнцем. Мы ждали, когда взойдет луна, чтобы бросить в воду венок, это было ее желание. Луна вот-вот должна была появиться, последний поезд в М. отходил в полночь.