Джоди Пиколт - Девятнадцать минут [litres]

Сама не успев понять, что делает, Джози встала. Мама попыталась остановить ее яростным шепотом, в котором на долю секунды мелькнула настоящая, привычная Алекс Кормье – женщина, никогда не выставлявшая своих эмоций напоказ. Джози так трясло, что она не чувствовала под ногами пола, когда вышла в проход и, как будто притянутая магнитом, приблизилась к гробу. Ощущая на себе взгляд отца Мэтта и слыша перешептывания, она нагнулась к крышке. С зеркально отполированной поверхности на нее предательски смотрело ее же собственное отражение.

– Джози, – сказал мистер Ройстон, сходя с возвышения, чтобы обнять девушку своего сына, – с тобой все в порядке?

Горло Джози сжалось, словно закрытый розовый бутон. Как мог отец Мэтта задать ей подобный вопрос?! Она почувствовала себя так, будто вот-вот растает. Будто для того, чтобы превратиться в привидение, не обязательно быть мертвой. Это условие – простая формальность.

– Ты хочешь что-нибудь сказать? – спросил мистер Ройстон и, не дав Джози опомниться, вывел ее на возвышение.

Словно в тумане, она видела свою маму, которая поднялась со скамьи и стала пробираться по проходу вперед. Зачем? Чтобы похитить ее? Помешать ей сделать очередную ошибку?

Джози стояла, молча разглядывая знакомые и в то же время чужие лица. Все эти люди, наверное, думали: «Она любила его. Она была с ним, когда он погиб». У Джози перехватило дыхание. Сердце забилось в грудной клетке, как мотылек. Но что же она могла сказать? Правду?

Джози почувствовала подступившие к горлу слезы. Ее лицо искривилось, и она зарыдала так громко, что деревянные половицы церкви прогнулись и заскрипели. Так громко, что – она была в этом уверена – даже Мэтт в закрытом гробу должен был услышать.

– Прости, – произнесла она, задыхаясь. – О боже мой, как я сожалею…

Бормоча эти слова, обращенные к Мэтту, к мистеру Ройстону, ко всем, кто слушал, Джози не заметила, как к ней подошла мама. Алекс обняла ее и вывела в заалтарное помещение, где обычно находился органист. Джози взяла протянутый ей бумажный платок и позволила погладить себя по спине. Она даже не возразила, когда Алекс заправила ей волосы за уши – почти забытое материнское движение из раннего детства.

– Все подумают, что я идиотка, – сказала Джози.

– Все подумают, что тебе очень тяжело без Мэтта, – ответила Алекс и, подумав, добавила: – Я понимаю: ты винишь в произошедшем себя.

У Джози на груди всколыхнулась шифоновая ткань – так сильно забилось сердце.

– Но, милая, – продолжала Алекс, – ты не могла его спасти.

Взяв еще один платок, Джози сделала вид, будто мама все правильно поняла.

Питер содержался в режиме строгой изоляции. Это означало, что сидел он один, на прогулку его не выпускали, еду трижды в день приносили прямо в камеру, а то, что он читал, просматривали надзиратели. Поскольку предполагалось, что он может покончить с собой, из камеры убрали все, кроме унитаза и скамьи. Не было ни матраса, ни простыней – ничего, способного помочь человеку свести счеты с жизнью.

Задняя стена камеры состояла из четырехсот пятнадцати шлакобетонных блоков – Питер сосчитал. Дважды. Покончив с этим занятием, он стал без отрыва смотреть в направленную на него видеокамеру, пытаясь угадать, кто находится по другую сторону. Он представил себе, как надзиратели, собравшись у плохонького монитора, каждый раз подталкивают друг друга локтями и ржут, когда он ходит в туалет. Вот еще одна группа людей, для которой он стал посмешищем. У видеокамеры постоянно горел красный индикатор, свидетельствующий о том, что она включена. Объектив радужно мерцал, резиновое кольцо, обрамляющее линзу, напоминало веко. Питеру вдруг пришло в голову, что если сейчас он и не хочет наложить на себя руки, то через несколько недель такой жизни непременно захочет.

К ночи в камере становилось не темно, а просто тускло. Но это не имело значения: все равно делать было нечего – только спать. Питер лежал на скамье, думая о том, потеряет ли человек слух и способность разговаривать, если долго не будет ими пользоваться. На уроках социологии рассказывали, что на Диком Западе, если индейцев бросали в тюрьму, они иногда умирали без видимой на то причины. Якобы некоторые люди, привыкшие к неограниченной свободе передвижения, совершенно не выносят замкнутого пространства. Но у Питера была другая теория: просто, когда вся твоя компания – это ты сам, но общаться с собой тебе не хочется, есть только один способ выбраться из камеры.