Каждый день в Стерлинге кого-нибудь хоронили.
Во время панихиды по Мэттью Ройстону церковь не смогла вместить всех скорбящих. Одноклассники погибшего, родственники и друзья семьи теснились на скамьях, в проходах и вдоль стен, стояли за дверями. Несколько ребят из школы пришли в зеленых фуфайках с цифрой 19 на груди – номером Мэтта в хоккейной команде.
Джози сидела рядом с матерью в одном из последних рядов, и тем не менее ей казалось, будто все на нее пялятся: то ли знают, что она девушка Мэтта, то ли видят ее насквозь.
– Блаженны плачущие, ибо они утешатся [12] Евангелие от Матфея, 5: 4.
, – сказал пастор.
Джози задрожала. Она плачущая? Когда оплакиваешь кого-то, это нормально, что дыра внутри тебя только расширяется при каждой твоей попытке ее заткнуть? А может быть, она, Джози, не имеет права считать себя плачущей, потому что не помнит того, о чем плачет? Мама наклонилось к ее уху:
– Мы уйдем, как только ты скажешь.
Раньше, то есть «до», Джози не знала саму себя, и это было тяжело. Но сейчас, «после», она и окружающих перестала узнавать. Люди, всегда ее игнорировавшие, вдруг начали обращаться к ней по имени. Глаза всех, кого она встречала, глядели жалостливо. Ну а самой чужой теперь казалась мать. Она напоминала бизнесмена-трудоголика, который, однажды чуть не сыграв в ящик, вдруг стал защитником окружающей среды. Джози предполагала, что отпроситься на похороны Мэтта будет очень непросто, но мама, как ни удивительно, сама предложила пойти.
Глупый мозгоправ, к которому ей, Джози, предстояло ходить очень долго, вероятно даже всю жизнь, постоянно долдонил о «примирении»: предполагалось, что с потерей человека нужно смириться, как мирятся с потерей любимой футболки или с поражением в спортивной игре. А еще предполагалось, что мама теперь должна вести себя как чокнутая гипертрофированно заботливая эмоциональная машина, которая, изображая хорошую мать (в своем представлении), постоянно спрашивает Джози, не нужно ли ей чего-нибудь (интересно, сколько чашек травяного чая поместится в человека, прежде чем он лопнет?). Джози каждый раз подмывало ответить: «Хочешь, чтобы мне стало лучше – возвращайся на работу». Тогда они обе могли бы делать вид, будто все идет по-прежнему. Ведь, в конце концов, именно мать научила Джози быть не тем, кем она являлась.
Перед алтарем стоял гроб. Джози его не видела, но знала, что он закрыт и что об этом ходят слухи. Ей было трудно представить себе Мэтта лежащим в черной лакированной коробке. Мэтта, который не дышит. Мэтта, в чьи вены вместо крови закачаны какие-то химикаты.
– Друзья! – возгласил пастор. – Над всеми нами, пришедшими сюда, чтобы почтить память Мэттью Карлтона Ройстона, Господь простирает благодатный покров Своей исцеляющей любви. Изливая наше горе, отпуская злобу и ощущая пустоту внутри, мы должны знать: Господь хранит нас.
В прошлогоднем учебнике по истории Древнего мира рассказывалось о погребальных традициях египтян. Мэтт обыкновенно готовился к урокам, только если Джози заставляла, но эта тема его увлекла. Он сидел и слушал, а Джози, положив голову ему на колени, вслух читала о том, как мозг фараона доставали через нос, как складывали в гробницу нужные для загробного мира вещи, как умерщвляли любимых животных, чтобы они продолжали служить хозяину. Мэтт прервал Джози и, положив ладонь ей на лоб, сказал: «А я, когда умру, возьму с собой тебя».
Пастор обвел взглядом собравшихся:
– Смерть любимого человека может потрясти нас до основания. Если же умирает тот, кто был юн и полон сил, боль утраты зачастую оказывается особенно острой. В такие минуты мы обращаемся за поддержкой к родным и друзьям. Нам нужен кто-то, на чьем плече мы могли бы поплакать. Кто-то, кто пойдет вместе с нами по дороге страдания. Мэтта не вернуть. Но мы должны утешаться, думая о том, что на Небесах он обрел покой, которого не ведал в жизни.
Мэтт не ходил в церковь, хотя его родители посещали воскресные службы, пытались и Мэтта заставить, но он этого терпеть не мог. Считал бездарной тратой выходного дня. Мол, даже если бы воскресенье действительно стоило проводить в компании Бога, то славить Его нужно было бы, разъезжая на джипе с открытым верхом или гоняя в хоккей на пруду, а не сидя в душном помещении с книжкой в руках.
Пастор отошел в сторону, и поднялся отец Мэтта. Джози его, конечно же, знала: у него было ужасное чувство юмора: вечно сыпал несмешными каламбурами, а еще он очень гордился хоккейными успехами сына, потому что в юности сам играл за команду Вермонтского университета, пока не получил серьезную травму колена. Теперь этот человек, в одночасье сгорбившийся и потускневший, казался тенью себя самого. Он стал рассказывать, как впервые привел Мэтта на каток: протянул ему клюшку и повез за собой, но скоро понял, что сынишка не держится, а едет сам. Мать Мэтта заплакала. Ее шумные всхлипывания словно бы разбрызгивались по церковным стенам, как краска.
Читать дальше