Леван Хаиндрава - Очарованная даль

— Гогоша, Гогоша, не за свое ты дело взялся. Ну как ты там перевязки делаешь, когда и себе-то палец, если порежешься, перевязать не умеешь?

— Я перевязки не делаю, тетя Оля, — улыбнулся Гога, довольный тем, что разговор вышел из опасной зоны. — Я только помогаю…

— Какой уж из тебя помощник, — потрепав Гогу по щеке, вздохнула тетя Оля, но разговор на этом благополучно завершился.

Положение на фронте резко обострилось: форты Вузунга пали, Чапей и Янцепу еще частично удерживались китайскими войсками, но ясно было, что в ближайшее время их оттуда вытеснят. Теперь основные усилия командование на шанхайском участке сосредоточивало на том, чтоб удержать район Дацанга, с падением которого участь Киангванской военной базы, а следовательно и всего города была бы решена. Китайские части остро нуждались в подкреплениях и боеприпасах, но центральное правительство ничего не слало, потому что тяжелая обстановка сложилась и на севере — пал Баодин. Создавалась угроза, что северная группировка японцев соединится с той, которая действовала на стыке провинций Шаньдун и Цзянсу, и тогда агрессор создаст сплошной фронт тылом к морю, на котором безраздельно господствовал японский флот.

Несмотря на такое положение на фронтах, настроение медицинского персонала в лазарете университета «Аврора» улучшилось. Здесь был свой фронт, и на этом фронте дела шли успешнее. К концу сентября жара заметно спала, и это не замедлило сказаться на состоянии раненых. Раны заживали быстрее, количество гангренозных осложнений сократилось, резко понизилась смертность. Из разных источников стали поступать необходимые медикаменты.

Агрессор на ранней стадии всегда получает преимущество инициативы и одерживает победы, но если жертва сумеет выдержать внезапные удары, то совесть мира постепенно просыпается, со всех сторон начинает стекаться помощь, которая, в конечном итоге, может решить исход борьбы в пользу правого дела. Но это лишь при условии, что сторона, подвергшаяся нападению, держится стойко и даже в первый, самый неблагоприятный момент достаточно сильна, чтоб сопротивляться в одиночку. Ибо невозможно спасти того, кто сам не способен идти на жертвы. Никто не поможет тебе, если ты сам себе не помогаешь.

Как-то вечером, уже заканчивая свою смену, Гога в коридоре столкнулся с отцом Жерменом.

— Ah, Gordéloff, vous voilà! — с обычной приветливой живостью воскликнул ректор, оглядывая местами забрызганный кровью халат Гоги. — Il y a longtemps que vous travaillez ici? [44] — А, Горделов. Вот и вы! Вы давно здесь работаете? (франц.)

Хотя монах и задавал вопрос, у Гоги создалось впечатление, что для него не была неожиданной эта встреча.

— Больше месяца, отец мой, — ответил Гога.

— Работа для вас непривычная, я полагаю, — угадывая Гогино состояние и улыбкой стараясь подбодрить его, сказал отец Жермен.

— Да. Но это ничего. Я только сомневаюсь, стоило ли мне сюда определяться…

Гога хотел продолжать в том смысле, что работа эта — не мужская и что ему, молодому, сильному человеку, следовало бы найти какую-нибудь другую форму участия в борьбе, но ректор понял его слова и особенно заминку по-иному и заговорил:

— Вы правильно поступили, Горделов, придя сюда, а поступив хорошо, никогда не жалейте о сделанном, даже если потом ваш поступок обернулся не в вашу пользу.

В начале этой тирады Гога хотел было объяснить, что он имеет в виду совсем другое, но, дослушав ректора до конца, поразился высокому смыслу его слов и мысленно повторил их, чтобы запомнить на всю жизнь. Поэтому вслух он ответил:

— Oui, mon père!

— Bon! Je vous souhaite beaucoup d’énergie et du courage. Au revoir, mon brave! [45] — Да, отец мой! — Хорошо. Желаю вам много энергии и мужества. До свиданья, мой хороший! (франц.)

С этими словами ректор, что делал крайне редко, подал Гоге руку, потом благословил его и удалился своей бодрой, но прихрамывающей походкой, заметно волоча правую ногу, которая у него была на протезе. Свою собственную, до колена, он потерял в 1916 году под Верденом.

Закончились военные действия в Шанхае, город был взят японцами. Второй раз за пять лет китайская армия, оставленная своим правительством без поддержки, потерявшая убитыми и ранеными половину личного состава, отступала в глубь страны.

Все отчаянные усилия, все жертвы рядовых бойцов и офицеров оказались напрасными. Но если в 1932 году агрессоры, добившись существенных привилегий, из города все-таки ушли — ведь шанхайская операция тогда являлась лишь диверсией для отвлечения внимания от направления главного удара — Маньчжурии, то теперь японцы в Шанхае и в прочих районах Китая, которые им удавалось захватить, устраивались надолго. Дело шло о подчинении всей страны, к замене пусть недееспособного, пусть бездарного, но все же пытавшегося сохранить независимость правительства гоминьдана режимом, во всем покорным Японии, во главе которого стояла бы не личность, какой все же был Чан Кайши, а марионетка. И такая марионетка вскоре нашлась, причем даже с именем — Ван Цзинвэй, видный член ЦК гоминьдана, лидер его левого крыла, видимо придя к выводу о бесперспективности сопротивления, переметнулся к японцам. Это произошло в 1938 году, после того как пала столица Китайской республики Нанкин и Чан Кайши со своим правительством переехал сначала в Ханькоу, а потом еще дальше в глубь материка — в Чунцин.