Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Гога проснулся от заунывного крика:

— Сайдер! Сайдер!

Он выглянул в окно: вдоль состава прохаживался подросток-японец в не новой, но аккуратной коричневой форме, с деревянным ящиком, в котором в специальных гнездах стояли бутылки с фруктовой водой.

«Сидр! — догадался Гога. — Надо попробовать». О нем часто говорила мадам Люси как о несравненном напитке, но в Харбине сидр не изготовляли.

Гога поманил подростка. Тот подошел, протянул бутылку и бумажный стаканчик (тоже новинка!), получил деньги, отсчитал сдачу и, отвесив вежливый поклон, отошел.

Шел восьмой час утра, пассажиры еще спали. На перроне небольшой станции, кроме подростка и дежурного в красном кепи, никого не было, даже полицейских; и, как позднее убедился Гога, японскую полицию, пока вокруг все шло нормально, никто никогда не видел. Зато она видела всех. Стоило случиться какому-нибудь уличному происшествию, и немедленно, словно из-под земли, возникали молчаливые, настороженные люди в одинаковой форме и делали свое дело.

Поезд тронулся без привычного троекратного удара станционного колокола, но никто за вагонами не бежал, никто не опаздывал: все успели сесть вовремя. Впрочем, таких было очень мало. В окне на минуту появилась и уплыла назад низко кланяющаяся молодая японка в сиреневом кимоно, с ребенком за спиной: видимо, провожала мужа в Дайрен, до которого было уже недалеко.

Мягко подрагивая на рельсах и время от времени плавно поворачивая то вправо, то влево, поезд шел вдоль все сужавшейся оконечности Ляодунского полуострова, приближаясь к его крайней точке.

За окном почти ничего не менялось: однотипные домики вокзалов, дежурный в красном кепи, подросток все с тем же сайдером, на вкус оказавшимся напитком довольно приятным, но отнюдь не таким уж замечательным. Создавалось впечатление, что приезжаешь все время на ту же, первую станцию, — настолько однообразно-аккуратно, без всяких особых примет все выглядело, разве что народу на перронах становилось больше. Но все равно никто не бежал, не кричал, не толкался. Коренастые, низкорослые люди с портфелями в руках, очень опрятные — все при галстуках, многие с твердыми, крахмальными воротничками — деловито проходили к своему вагону, занимали места и тут же принимались читать газету. Порядок настолько безупречный, что делалось даже скучно. Здесь уже провожающих не было: с пригородных станций главы семей ехали, чтоб вечером вернуться обратно. И ни одного европейского лица, только японцы и совсем изредка китайцы: путевые рабочие, продавцы газет, сигарет, сладостей, носильщики. Все надписи, вывески, извещения — только на японском языке. Создавалось впечатление, что попал в Японию, на самом же деле это была Южно-Маньчжурская железная дорога, Мантэцу, нечто вроде японской автономной области внутри чужой страны. То, что Китайская Восточная железная дорога являлась такой же русской автономной областью внутри той же страны, Гоге никогда в голову не приходило. Он к этому привык с детства, и это было удобно.

По вагону прошел, опрятный как все здесь, сдержанно-предупредительный проводник и опять же по-японски известил, что поезд подходит к конечному пункту маршрута — Дайрену.

Гога высунулся из окна, с интересом глядя перед собой, но увидел лишь контейнеры, пакгаузы, вагоны, стоящие на запасных путях, — то есть все то, что составляет неаппетитную изнанку любого города.

Помня наставления отца, Гога поручил свой багаж комиссионеру (наконец-то русское лицо!), передал ему свой билет на пароход и освободился от всех хлопот.

— Вы на «Хотен-мару» едете? — спросил комиссионер. — В Шанхай?

— Да.

— Ваш пароход отходит в пять часов вечера. К четырем будьте на пристани. И ни о чем не беспокойтесь, я сделаю все, что надо. Паспорт у вас при себе или в чемодане?

— При себе.

— Правильно. Вы нашу таксу знаете?

Гога вопросительно посмотрел на расторопного мужчину в фуражке с броскими белыми буквами на околыше: «Отель Савой». Тот сказал:

— По пятьдесят сен с места и две иены за услуги.