Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Судно вздрогнуло, почувствовалась мерная, хоть и не сильная вибрация: заработал винт. За кормой вода забурлила, заклокотала, из густо-синей и прозрачной превратилась в мутную и почти белую — и пошла разматываться бесконечной широкой лентой все дальше и дальше в сторону покинутого берега.

Гога стоял у борта и смотрел, как постепенно оседает в море берег, как все мельче и мельче становятся дома города. Вот уже осталась только полоса, она быстро истончалась, потом разорвалась и как бы растаяла.

Пароход вышел в открытое море.

Гога не раз читал эти слова в книгах, но впервые они относились к нему самому. Все-таки здорово! Он, Гога Горделов, — в открытом море! Плывет себе на пароходе, и хоть бы что! В эти минуты хотелось чувствовать себя бывалым, видавшим виды путешественником. А что же? Ведь оно почти так и есть. Все ребята остались в Харбине, только он едет (и спокойно едет, заметим!) в далекий Шанхай, пересечет два моря — Желтое и Восточно-Китайское. Правда, Алеша Кокорев уехал еще дальше, намного дальше, но Америка вообще что-то нереальное — не то сон, не то кинофильм: смотреть интересно, но с собой не соотносишь.

— Дельфины… — произнес рядом мужской голос.

Звук русской речи, после того как целый день слышалась только японская, а на пристани английская, показался Гоге очень приятным. Он обернулся. В двух шагах от него стоял молодой человек лет двадцати с небольшим, полный, рыжеватый, с крупным носом и покатыми плечами.

— Где? Где? — заинтересованно спросил Гога.

— А вон там, видите? — молодой человек показывал куда-то вперед и направо. — Ну вот… Видите, как играют?

Гога глядел во все глаза, но ничего не различал на поверхности моря. Кругом была ровная гладь, взгляду не за что было уцепиться. Но признаться в этом Гоге не хотелось: сразу станет ясно, что он человек неопытный; и Гога, солидно кивнув, стал смотреть в указанном направлении.

— Здесь их много. В Хошигаура на пляже в прошлом году… Вы бывали в Хошигаура? — перебил свою речь вопросом Гогин собеседник.

— Был, — односложно ответил Гога, не уточняя, что был всего один раз, и то — сегодня.

— Ну так вы видели, как близко они подплывают.

Гога помалкивал, но молодой человек оказался разговорчивым и знакомство завязалось.

— Вы куда едете? — спросил собеседник.

— В Шанхай, — не без гордости ответил Гога. — Учиться. А вы куда?

Молодой человек вздохнул:

— Я недавно похоронил отца. Мы с мамой перебираемся в Палестину. Моя фамилия — Гинзбург.

— Доктора Гинзбурга сын?

— Да. А вы ведь — Горделов?

— Да.

— Наши отцы были друзьями. Меня зовут Миша, — и рыжеватый молодой человек протянул Гоге руку. Они обменялись рукопожатием.

Услышанное озадачило Гогу: едут в Палестину. Навсегда уехали из Харбина. Разве можно навсегда покинуть город, где родился, вырос, где у тебя — все?

Гога знал, что многие уезжают: кто в Канаду, кто в Соединенные Штаты. Некоторые евреи собирались ехать в Палестину, создавать там свое государство. Мося Калиновский мечтал об этом, часто говорил, что непременно уедет. Но это все не относилось непосредственно к Гоге: разговоры Моси оставались пока только разговорами, а вот эти — Миша Гинзбург и его мать — уже едут.

Мадам Гинзбург вскоре появилась.

— Мишенька, ты проголодался? — заговорила, подходя, пожилая полная дама с густыми черными бровями — такими же, какие были у ее покойного мужа. — Пойдем, скушай кусочек курочки.

«В кого же он пошел? — думал в это время Гога. — И отец был брюнет, и мать темная, а он рыжий?»

— Я не голоден, мама. Мы же позавтракали в Дайрене.

— А яблочко хочешь? Я сейчас тебе очищу, — голос звучал почти умоляюще.

— Не хочу я и яблока, мама. Скоро обед будет.

— А тебе не кажется, что начинается качка?

— Нет, мама, мне не кажется, что начинается качка…

— Ты в этом уверен?

— Абсолютно.

— А мне что-то не по себе.

— Ты пойди в каюту и приляг. Сразу станет легче.

Мадам Гинзбург последовала совету сына, и тот вздохнул с облегчением.

— Вы первый раз на пароходе? — спросил Миша.

Как хотелось бы Гоге ответить что-нибудь вроде: «Что вы! Я много плавал!» Но врать не хотелось и пришлось, скрепя сердце, признать, что да, он на пароходе первый раз.

— И я тоже, — спокойно отозвался Гинзбург, очевидно не усматривая в этом ничего зазорного, и тем принес Гоге облегчение. — Давайте обойдем все палубы!

Гога охотно согласился. Они сперва прошли на корму, где было много тросов, лебедок и еще каких-то приспособлений неизвестного назначения. Потом по крутой и узкой лестнице они поднялись на верхнюю палубу.