Леван Хаиндрава - Очарованная даль

— Пойдем в кино, — предложил Кока, видевший, что кузена надо как-то развлечь, вывести из состояния депрессии.

— Пойдем, — пассивно откликнулся Гога, даже не поинтересовавшись, на какую картину.

Они вошли в прохладный, уютный зал театра «Катэй». Миловидные девушки в темно-красных форменных платьях разводили зрителей по местам, лучом ручного фонарика указывая каждому его место. Тихо играла музыка. Зал постепенно заполнялся. Все было чинно, очень благопристойно и даже чуть-чуть торжественно, как в церкви перед началом богослужения. Кому хотелось разговаривать, делал это вполголоса, чтоб не беспокоить соседей.

Интеллигентные китайцы — самые интеллигентные люди на свете, хорошо воспитанные — воспитаннее и деликатнее всех. Можно быть знакомым с таким китайцем десять лет и ни разу не увидеть его спины. Даже уходя из вашего дома, он сумеет сделать так, чтобы все время быть обращенным к вам своим учтиво улыбающимся лицом.

Правда, прослойка эта очень немногочисленная.

Но здесь в зале были такие. Безупречные джентльмены, изысканные леди. В прошлом Гога с почтением взирал на них, восхищаясь их манерами, умением с достоинством держать себя. Но сегодня они вызывали иные чувства. Ну хотя бы вот этот: утонченно-красивый, стройный, элегантный, с двумя девушками под стать ему во всем. Прошли в средние, самые дорогие места, непринужденно уселись, непринужденно беседуют вполголоса, не замечая никого вокруг. Неужели им невдомек, что в каких-нибудь десяти километрах отсюда в эти самые минуты гибнут их соотечественники, защищая их общую землю от жестокого врага? Неужели они не знают, что произошло около Та-Сы-Ка?

Начался фильм. Он оказался не таким уж плохим, и Гоге удалось отвлечься, но едва свет зажегся, он снова вспомнил о том, что терзало его все эти дни, опять увидел того молодого китайца с двумя изящными китаянками и снова испытал к ним, особенно к мужчине, странное, чуть брезгливое чувство. И еще он ощутил себя лично менее виновным в своем неуместном, даже аморальном благополучии. Словно эти трое стали между ним и тем ужасом, который происходил у всех на глазах, и как бы оттеснили его с переднего края ответственности каждого за все, куда-то в глубь необозримого человеческого болота, где можно затеряться, надежно прикрывшись успокоительными (если очень уж хочешь быть спокойным в такое время) рассуждениями типа: «А что я могу сделать?», «Не я же виноват во всем этом!» и даже: «Ко мне это не имеет отношения. Это чужая беда». Человеку, поступающему вопреки своей совести, всегда бывает утешительно сознавать, что кто-то поступает еще хуже.

По мере того как текли дни, отодвигавшие все дальше воспоминание о тех грузовиках, все больше обстоятельств, эпизодов, забот и людей становились между Гогой и п е р е д н и м к р а е м, все гуще делалась толпа середины, в которой так удобно и покойно было чувствовать себя.

Как-то в конце августа на Авеню Жоффр Гога вдруг лицом к лицу столкнулся с Жоркой Кипиани. Это была приятная неожиданность.

— Ну, здорово, француз! — приветствовал его Жорка и сперва ткнул пальцем в живот, а потом обнял.

В Шанхае, где принято было выражать свои чувства более сдержанно, это выглядело немного провинциально, хотя и трогательно.

— Как ты тут? — спрашивал Жорка в своей обычной, грубовато отрывистой манере. — Воюешь?

Гога, знавший, что слова Жорки не следует понимать буквально, ответил о своем:

— Университет закрыт. Неизвестно, когда начнутся занятия.

— Да ну его, твой университет! Ты что делаешь?

— Я же говорю — ничего не делаю. Университет закрыт.

— Да я не о том. Сейчас что делаешь?

— Сейчас? — Гога и сам не знал, что он сейчас делает, и ответил, лишь бы что-нибудь сказать: — К приятелю собирался зайти.

— Завтра зайдешь! Поехали!

— Куда? — удивился Гога.

— Там увидишь, — не давая себе труда объяснить, бросил Жорка и, подхватив Гогу под руку, усадил в такси.

Пока они ехали, Гоге удалось получить кое-какие отрывочные сведения о Харбине. Как и следовало ожидать, хорошего там было мало. О Гогиных родителях Жорка сказал кратко:

— Мама твоя — ничего. Я перед отъездом заходил прощаться. А отец сдал. Совсем седой, болеет часто.

Об этом Гога и сам знал из писем матери, но слова человека, недавно лично видевшего отца, и особенно их тон произвели тягостное впечатление. Но Жорка быстро отвлек Гогу, без всякого перехода заговорив совсем на другую тему:

— Мы сейчас в гости едем. На именины. Поздравим, пропустим пару стаканчиков и махнем в «Дарьял» обедать. Понял? А потом к деду!