Леван Хаиндрава - Очарованная даль

— Вот, сидите пьянствуете среди бела дня, антимонию разводите. Работать надо! С меня пример берите…

— От работы кони дохнут, Жорочка… — томно проговорил человек лет тридцати с безлико-красивым лицом манекена и эффектной седой прядью в русых волосах, и Гога моментально вспомнил его. Это же Карцев, Юрий Карцев — тот самый, который когда-то в Бариме единственный мог составить в волейбол конкуренцию несравненному Ковалю. Как давно это было, сколько воды утекло! И какой странный день! Одновременно, в одном и том же месте встретил трех человек, которых давно знал и про которых трудно было предположить, что они имеют отношение друг к другу.

— Проходите, садитесь, где вам удобнее, — обратилась Дальская к Гоге. — Вон там напитки, наливайте и пейте. Help yourself! [41] Угощайтесь! (англ.) Здесь все свои.

«Но я-то не свой», — подумал Гога, огорченный тем, что Дальская не представила его своей компании и, следовательно, не познакомила с Лидой. Он быстро нашел глазами свободное кресло и, больше всего боясь споткнуться о край ковра, задеть что-нибудь или совершить другую неловкость, прошел и сел, желая одного — чтоб о нем скорее забыли.

И хозяйка действительно забыла о нем тотчас же. Она уселась на диван между Карцевым и третьим мужчиной, выглядевшим старше всех, к которому, однако, все обращались просто: Гришка.

— Биби, а ты знаешь, дед новую песню написал.

— Не написал еще. Пишет. Слова уже есть, а музыки нет. Ходит и мурлычет себе под нос. Рожает.

— А слова знаешь? — обратился к ней Гришка, смуглый, длинноносый человек с заметным брюшком, которое, однако, шло к нему, создавая облик бесшабашного, любящего пропустить лишний стаканчик весельчака и славного малого, каким он и был на самом деле.

— Ты что, смеешься? Дед меня убьет! Проклянет на веки вечные! Из дому выгонит! — почти всерьез ужаснулась Биби, и только по ее глазам, в которых заискрились смешливые брызги, можно было догадаться, что все это говорится не всерьез.

— Да, у деда строго, — в тон ей подтвердил Карцев, и лицо его приняло соответствующее выражение.

«Опять дед, — подумал Гога, понимая уже, однако, что слово это не следует воспринимать в его прямом смысле. — Кого они имеют в виду? Не Вертинского ли?»

Гога вспомнил, что года полтора назад, когда Вертинский решил обосноваться в Шанхае, он в компании с какой-то женщиной открыл роскошный ночной клуб «Гардения». У женщины было странное имя, под которым все ее и знали, никогда не упоминая фамилии. Как ее звали? Не Биби?

Да, кажется, так. Значит, это она и есть. «Гардения» скоро прогорела, потому что каждую ночь после закрытия накрывался стол «для своих», которых всегда набиралось человек двадцать, если не больше, и дым стоял коромыслом до утра. Тут уж Вертинский — натура широкая, платить не давал никому, тем более что «Гардению» субсидировала его компаньонка на средства своего покровителя, французского банкира-миллионера.

— Почему вы ничего не пьете? — услышал Гога обращенный к себе голос.

Он вздрогнул и поднял глаза: это говорила Биби. Она повернулась к нему со своего места и смотрела на Гогу ласково и ободряюще. Она, казалось, единственная понимала, что чувствует здесь этот скромный, неопытный молодой человек.

— Да нет, я так… я сейчас… — словно оправдываясь, забормотал Гога. — Я вообще… — он чуть не выпалил «не пью», но сказать такое в этой компании было неуместно и прозвучало бы даже комично. В последний момент Гога нашел более подходящее продолжение, — пью коньяк с лимонадом.

— Ну и прекрасно! — с готовностью одобрила Биби и заулыбалась своей скошенной в сторону улыбкой, которая, впрочем, ей шла. — Здесь есть «мартель». Сколько вам налить?

— На два пальца, пожалуйста, — стараясь говорить уверенно, ответил Гога и тут же пожалел, что не сказал «на три», — так бы вышло солиднее.

Биби налила ему на два пальца и, слегка прищурившись, заговорщицки спросила:

— А может быть, добавим?

Гога в ответ тоже улыбнулся и кивнул. Под влиянием дружеского тона Биби он начинал избавляться от своей скованности первых минут.

Биби долила коньяка, добавила лимонада и, потянувшись вперед, передала стакан Гоге. При этом она внимательно заглянула ему в глаза, и Гога удивился, что у этой женщины, о вкусах, привычках и образе жизни которой столько говорили в городе, во взгляде читается не то, что соответствовало бы пересудам, а прежде всего дружелюбие и простое человеческое расположение. Чувствовалось, что она может быть хорошим другом, что всегда выручит и поддержит в трудную минуту.