Леван Хаиндрава - Очарованная даль

После лекций, в предвечерние часы, прежде чем разойтись по домам, любили сидеть на скамейке между третьим и четвертым корпусами. Это было, пожалуй, лучшее место на всей территории университета, занимавшего два обширных городских квартала. Здесь росли магнолии с блестящими, словно лакированными, листьями на крепких, кривых ветвях и мощные столетние ели, а вдоль крытой галереи, соединяющей корпуса, — диковинные южные цветы, испускавшие пряный, дурманящий аромат. В отдалении приветливо желтели теннисные корты. Оттуда доносились равномерные тугие хлопки по мячу. И — странным образом — звуки эти не нарушали ритма неторопливой беседы, а, наоборот, хорошо согласовывались с ней, придавая какое-то дополнительное спокойствие и уют этому уголку.

Кроме Гоги здесь сиживали будущие инженеры — Скоблин с Варенцовым и медики — Стольников и Родин. Иногда подходили и другие. Не обходилось, конечно, без Фоменко.

Споры возникали часто и по самым различным вопросам. Центром компании был Виктор Стольников — плотный шатен с волнистыми темно-каштановыми волосами и внимательным взглядом умных серых глаз, человек сдержанный, ироничный, но доброжелательный, хотя для такой компании слишком уж серьезный. Он был старше всех года на три-четыре, учился не блестяще, но основательно, как все, что делал. Стольников пользовался большим авторитетом не только среди коллег-студентов, но и среди лекторов. Уже сейчас было ясно, что из него выйдет серьезный, хороший врач, а может быть, даже ученый.

Второй медик — Владимир Родин — обладал внешностью, которую принято называть поэтической, то есть был строен, изящен в движениях, изыскан в манерах, с одухотворенным красивым лицом и задумчивыми, всегда куда-то вдаль устремленными голубыми глазами. При всем том характер у него был вполне прозаический. Как и Гога, он был харбинцем и поведал столько любопытных историй об известных жителях родного города, так хорошо знал подноготную харбинского общества, что, слушая его, Гога спрашивал себя: да полно, в одном ли городе мы с ним жили?

У Родина была довольно неприятная привычка говорить людям то, что он о них думает, прямо в глаза, а так как думал он обычно не слишком лестно, а язык имел острый, то у многих после общения с ним оставалось неприятное чувство, а порой и обида. Как никто, умел он внушить человеку чувство собственной неполноценности. Особенно доставалось бестолковому, но незлобивому Фоменко, над которым Родин потешался безжалостно.

Родин хорошо играл в шахматы, Фоменко, разумеется, плохо. Но он почему-то не искал себе партнера по силам, а всегда стремился сыграть с Родиным. Тот уклонялся, сначала вежливо, но однажды, потеряв терпение, сказал тем высокомерно-снисходительным тоном, который обычно так больно ранил людей более тонких, чем Фоменко:

— Послушай, милейший. Шахматы — интеллектуальная игра. — Родин знал, что Фоменко не поймет этого слова, и потому нарочно его употребил. — Ты лучше в бирюльки с кем-нибудь поиграй.

— В бирюльки я не умею, — всерьез приняв слова Родина, ответил Фоменко, — давай лучше в шахматы. Коня даешь?

Родин, сохраняя непроницаемое выражение лица, слегка раздул ноздри. Это было верным признаком того, что он сейчас отмочит какую-нибудь штуку. И действительно, выдержав паузу, во время которой он в упор смотрел в глаза Фоменко, проговорил пренебрежительно:

— Что там коня! Я с тобой одной левой рукой сыграю. Но только на кофе с пирожными…

— Идет! — воскликнул Фоменко, восхищенный перспективой получить такую большую фору.

— На всех! — невозмутимо поставил новое условие Родин, сразу переведя на свою сторону присутствующих.

— На всех! — охотно согласился Фоменко и через час компания сидела в ближайшем кафе и уплетала пирожные за счет Фоменко. Только жалостливый и щепетильный Варенцов, хотя и любил сладости, ограничился одним пирожным и одной чашкой кофе, сославшись на то, что у него-де нет аппетита.

Но сегодня Фоменко поблизости не было, никто с глупостями не лез, и разговор шел серьезный. Резко обострилось политическое положение в Африке и Европе, назревал конфликт между Италией и Абиссинией. Гога с интересом следил за развитием событий, как и другие члены компании. Но и тут точки зрения не совпадали.

— Вот что значит сильная национальная власть, — говорил Скоблин. — За какие-нибудь двенадцать лет Муссолини сделал из Италии великую державу. У них сейчас первоклассная армия, а флот — самый современный в мире.