Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Шли игры, вечер близился к концу, и Боб все с большим нетерпением поглядывал на Гогу, но молчал, проявляя истинно британскую выдержку. Игроки еще раз переменили цвет своих рубашек, а с ними и номера. В желтой, соответствовавшей номеру пятому, появился Пруденцио — игрок опытный, но немолодой.

«Пора», — подумал Гога. У него было с собой три доллара, но ставить все или даже два он не решался: все-таки выиграть под пятеркой дело нелегкое.

— Ну, Боб, давай доллар. Ставим… — обратился он с улыбкой к приятелю.

Боб встрепенулся и полез в карман. Аккуратный во всем, он и деньги носил в маленьком кошельке, и только бумажные. Вытащив сложенный вчетверо банкнот, он протянул его Гоге.

— На кого играем? — спросил он, радостно оживившийся.

— На Пруденцио в ординаре, — категорично, чтоб сразу парализовать возможные возражения, ответил Гога.

— А он обязательно выиграет? — задал Боб наивный вопрос.

«Ох, Public school boy! — с усмешкой подумал Гога. — Ему гарантия нужна, иначе он не согласен».

— Послушай! Я сам ставлю доллар. Значит, надеюсь выиграть? Но какая тут может быть уверенность? Был бы уверен, сто бы поставил, — слова Гоги опять звучали в тоне учителя, объясняющего элементарные вещи.

— Может быть, по никкелю поставим? — заколебался Боб. «Никкель» на его энглизированном русском языке означало — пятьдесят центов.

— Можешь совсем не ставить, что, я себе мазчика не найду? — сказал Гога, уже раздражаясь.

— Да нет, что ты, no hard feelings, George! [11] — Не обижайся, Джордж! (англ.) — сбиваясь от волнения на английский язык, виновато заговорил Боб.

Ему и боязно было расставаться с долларом и очень уж хотелось выиграть.

Гога молча принял доллар, добавил свой и, не глядя, следует ли за ним товарищ, направился в кассовый зал. Он чувствовал себя как полководец, двинувший свои полки в решительную атаку.

В узком проходе под трибунами в грудь лицом ему ткнулся старик Гурвич. Про него рассказывали, что когда-то он имел галантерейный магазин на Авеню Жоффр, но проиграл его здесь.

Денег на новое дело сородичи ему не давали, не без основания полагая, что Гурвичу давай — не давай, все равно путного ничего не выйдет.

Теперь он перебивался с хлеба на квас, делая мелкие ставки по все время разрабатываемой, но никак не складывающейся системе, и, кроме того, взял за правило, находясь в Аудиториуме, все время смотреть себе под ноги.

— Как вы не понимаете? — отвечал он, когда его об этом спрашивали. — Я ищу деньги.

— Какие?

— Как какие? Китайские! Искал бы американские, да их здесь нету.

— А китайские откуда берутся?

— Откуда берутся? — Гурвич с жалостью смотрел на собеседника. — Он спрашивает, откуда берутся китайские деньги! Мы что, во Франции живем?

— Ну в Китае, конечно…

— Вот оттуда и берутся. Вы видите, сколько их тут? Всегда найдется растяпа, который их выронит.

— Ну, знаете, надеяться, что кто-то потеряет деньги, а вы найдете! В такой толпе…

— Вот это вы дело говорите. Фокус не в том, чтоб кто-то потерял, таких сколько угодно. Я не говорю, сто долларов. Но доллар, два теряют запросто. Фокус в том, чтоб именно я нашел.

— И часто находите?

— Не так чтоб очень, — качал своей курчавой седой головой Гурвич. — Но, в общем, бывает. Бог не без милости, человек не без счастья.

Но судя по тому, как Гурвич был одет, и такое счастье не слишком часто улыбалось ему. И тем не менее завсегдатаи Аудиториума уважали Гурвича. Он хорошо играл в шахматы и был известен тем, что, когда Алехин в Шанхае дал сеанс одновременной игры на шестидесяти досках, чуть не выиграл у него. Впрочем, все же не выиграл, а проиграл.

— Как же это вы, Арон Исаакович, имея подавляющую позицию и лишнюю пешку, умудрились проиграть? — подтрунивали над ним, но Гурвич не злился.

— Что, я в а м проиграл? Я Алехину проиграл! Вот вы продержитесь с ним двадцать ходов. Хотел бы я посмотреть. А я на тридцать восьмом сдался.

— Так как же все-таки это было?

— Жадность фрайера губит, — грустно усмехался Гурвич, отчего крючковатый нос его еще больше приближался к верхней губе. — Он мне жертву коня предложил. Ведь надо же было понимать, что Алехин просто так, за мои красивые глаза, коня не отдаст. И подставок не делает даже в сеансах. Не надо было брать, так нет же, схватил, уж очень заманчиво было. Позиция у меня — хоть куда, и лишняя пешечка, но ведь еще играть и играть. А при таком материальном преимуществе — ему же сдаваться надо будет! Посмотрел я так и сяк. Что, если возьму лошадку? Как будто ничего не грозит. Ну, я и хвать ее! А там поле для скрытого шаха открылось и мат в три хода.