Леван Хаиндрава - Очарованная даль

— А все-таки надо отметить нашу встречу. Мне скоро одеваться к номеру. Вы дождитесь меня и, если хотите, можно поехать на часок в «Джессфильд-клуб» или «Аризону». Не возражаете?

Вопрос был праздный, Женя сама понимала это, просто ей хотелось услышать еще какую-нибудь пылкую реплику.

— И вы еще спрашиваете? — и потом, испугавшись, не забыл ли он о важном обстоятельстве, с наивностью ребенка, боящегося, как бы у него не отняли конфету, Гога спросил: — А ваш партнер не будет ничего иметь против?

— Он только мой партнер по танцам, больше ничего, — ответила Женя очень спокойно и естественно. Это была правда, но не вся правда. Женя и сама не знала, почему ей нужно было скрыть от Гоги, что раньше, еще в Тянцзине, Родригес был для нее отнюдь не только партнером по совместным выступлениям.

«Что мне этот Гога Горделов? — спрашивала себя Женя с досадой. — Ревнивый любовник? Муж? Чего мне бояться?» И сама же отвечала: «Я и не боюсь. Я свободный человек, что хочу, то и делаю. А он славный мальчик, видимо, неплохо устроен. С ним можно будет иногда провести время, потанцевать где-нибудь в свободный вечер. И больше ничего. Бывают такие пустые вечера, когда хочется просто по-хорошему посидеть в кафе, поговорить по-русски о чем-нибудь близком, интересном, сходить в кино или послушать цыган. И не ждать, что кавалер непременно будет добиваться тебя. Это так надоело. Какая-то вечная война, в которой то успешно отражаешь натиск, то сдаешься. Война, которая не может быть выиграна».

Но, раздумывая об этом в ожидании своего номера, Женя понимала, что сама себя ведет по неверной тропе, убеждая, что с Гогой будет как-то иначе, чем со всеми. Все будет так же. Какими глазами он все время смотрел на нее, не пытаясь даже скрыть свое восхищение. Отнюдь не платоническое… Ведь именно этим, не высказанным до конца, но столь очевидным напором он и побудил ее проявить инициативу.

Ну и что? Ну и предложила, ну и поедем, посидим, потанцуем. А потом он проводит меня домой. И все. Ничего больше. То состояние, когда, встретившись с Гогой взглядом, она заколебалась, уже прошло, и Женя была уверена в себе.

В «Джессфильд-клубе», на удивление, народу было немного и удалось получить уютную ложу на достаточном удалении от оркестра. Впрочем, грохота здесь и не предвиделось — оркестр состоял из беженцев из Австрии и Германии и был по-европейски негромким: пианино, скрипка, саксофон, гитара и ударные. Как водится у хороших музыкантов, каждый играл еще на чем-нибудь: саксофонист иногда брал кларнет, гитарист умел играть на скрипке, скрипач становился за контрабас, а ударник мог заменить пианиста, так что на однообразие музыкальных номеров сетовать не приходилось.

За баром, как всегда, царила Лида Анкудинова, с ней работали еще четыре девушки.

«Какая она сегодня блеклая, — подумал Гога. — Нездорова, что ли?»

Лида издали улыбнулась Гоге, и, когда увидела, с кем он, лицо ее выразило почтительное удивление: уж если Дженни Фрост не брезгует его компанией, значит, он чего-то стоит.

— Что будете пить? — обратился Гога к своей спутнице.

«Вот сейчас я бы выпила шампанского», — подумала Женя, но пожалела Гогу и спросила:

— А вы что будете?

— Я здесь обычно пью коньяк с лимонадом, — ответил Гога тоном завсегдатая, — у них коньяк очень приличный.

— Ну и я буду коньяк с лимонадом.

Они выпили, официант повторил, но Женя больше почти не пила.

— Я не люблю много, — объяснила она. — Когда у меня хорошее настроение, мне и трезвой хорошо. А когда плохое, опьянение не помогает.

— А у вас сейчас хорошее настроение?

— Ну, конечно! Как же ему не быть — встретила друга детства.

«Только не друга, только не надо дружбы!» — с комическим страхом думал Гога, вспоминая совет Вертинского: «Никогда не устанавливайте с женщиной, с которой хотите быть близки, дружеских отношений. Нет ничего труднее, чем, числясь в ранге друга, заставить женщину посмотреть на себя как на мужчину. Уж лучше поссорьтесь с нею, вызовите ее гнев. Помириться будет куда легче». И в духе этого наставления Гога полушутливо заметил:

— Мы не были друзьями. Мы были врагами.

— Ну уж тоже, скажете!

— Правда-правда! — выскочило у него откуда-то детское выражение. — Я ревновал вас к Толе Бычкову.

— Неужели?…

Она задумалась. Гога вызвал из глубоких недр памяти давно забытую тень детства. А впрочем, почему странно? Он и сам явился из туманного Зазеркалья той ее прежней жизни, о которой она уже давно и жалеть перестала, как невозможно долго вспоминать приснившийся сон, каким бы приятным он ни был.