Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Зато его партнерша была так хороша, что у Гоги, и не только у него одного, перехватило дыхание: высокая, с удивительно гибким станом и длинными ногами — под стать партнеру, — она была вызывающе красива: черные, блестящие волосы тяжелой, крупно вьющейся копной падавшие на плечи, прямой нос с тонко вырезанными крыльями, в меру крупный и яркий рот и, главное — диковатые (так, во всяком случае, показалось Гоге), зеленые, словно электрические искры, глаза. И при том очень светлый и нежный цвет лица и шеи — единственного, что у нее было открыто. Впрочем, открытой из-за разреза на платье и немного выше того места, где кончался черный, ажурный чулок, у нее оказалась и нога, но это стало заметно только во время танца.

Ннда… Прав был Кока, ничуть не преувеличивал, когда расписывал Дженни Фрост. Кто она? Судя по фамилии — американка, но мать, вероятно, у нее испанка. В Калифорнии много таких. Счастливый Родригес!

Выведенный из равновесия Гога не столько смотрел на танец, сколько на Дженни Фрост. Таких красивых женщин Гога еще не видел, так ему, во всяком случае в те минуты, казалось. И притом Дженни Фрост ему кого-то напоминала. Кто-то из его знакомых был на нее похож. Отдаленно, конечно. Куда им всем, даже Лиде Анкудиновой!

Разве что Ганна Мартинс выдерживала сравнение, но Ганна совсем иная категория, иная сфера.

Танцевали они хорошо, с чисто испанской изысканной и вместе с тем вызывающей грацией, ритмично, темпераментно, сохраняя умеренную дозу эротики, без которой немыслимо танго, но вполне пристойно.

Танец заканчивался. Родригес, все с той же плотоядной улыбкой смотря прямо в глаза партнерше, опустил ее навзничь к себе на колено. Лицо Дженни Фрост оставалось серьезным и неприступным, и это составляло некий психологический контрапункт, производивший дополнительное впечатление.

Раздались громкие аплодисменты. Лакей в ливрее вынес и подал танцовщице букет белых гвоздик. Оставаясь в образе, она без улыбки, лишь скупым наклоном головы поблагодарила неведомого поклонника и, отделив один цветок, передала его партнеру. Тот низко склонился, принимая, и картинно поднес к губам. Этот маленький эпизод составлял как бы единое целое с танцем, и Гога понял, что он лишь часть продуманного, хорошо поставленного номера.

— Ну, что я говорил? Мировая баба, а? — нетерпеливо спрашивал Кока так, словно только что сделал Гоге ценный подарок. — А ноги какие? Это же с ума сойти можно!

«Можно!» — мысленно соглашался Гога, но молчал. Ему не хотелось пустым обменом мнениями развеивать впечатление.

Эх, все-таки хорошо быть богатым! Подарить ей кольцо с бриллиантом — не устоит. Забрать ее от этого Родригеса и увезти куда-нибудь: в Париж, в Ниццу, в Майами…

— Эй, парень, очнись! — теребил Гогу со смехом Сергей. — Посмотрите на него! Словно провалился куда-то.

— Не провалился, а воспарил, — поправил Кока.

Гога уже отходил. Он улыбнулся и, повернувшись к двоюродному брату, сказал:

— Да, ты был прав. Мировая эта Дженни Фрост. Мировая… И номер — первоклассный.

Жорка Кипиани тоже не остался равнодушным, хотя и был не в духе. Он уважительно произнес:

— Перовская школа.

— Что? — не понял Гога.

— Школа Перова, говорю.

— Какого Перова? — удивился Гога.

— Как какого? Димки Перова. Что, не помнишь? Есть такой балетмейстер в Харбине.

— При чем тут Перов? — недоумевал Гога.

— Ну, это же его ученица, Женя Морозова. В оперетте у нас танцевала, потом в «Фантазии». Ты ее брата должен знать — Валька Морозов. Тоже красивый парень.

— Позволь, позволь, но ведь Женя — блондинка, — еще споря, но уже понимая, что Кипиани прав, говорил Гога. Ему надо было освоиться с неожиданным открытием, привыкнуть к мысли и определить, доволен он или нет, что эта ослепительная красавица оказалась не калифорнийской американкой, не испанкой, а просто его, Гоги Горделова, знакомой харбинской девочкой Женей Морозовой, с которой он когда-то катался на качелях на даче Бычковых в Эрценцзянцзы. Как сон, мелькнуло то время — и вот он, уже кое-что знающий о жизни, уже немало вкусивший и от ее сладких, и от ее горьких плодов, взрослый человек, сидит в самом дорогом кабаре одного из величайших городов мира и смотрит на нее — зрелую женщину, яркую, как невиданный экзотический цветок.

И желая выгадать время, чтоб собраться с мыслями, Гога повторил:

— Но ведь Женя Морозова блондинка. Я ее с детства знаю.

Жорка Кипиани сделал страшные глаза и слегка хлопнул его по лбу: