Хэрриет Эванс - Дикие цветы

— Ты говоришь ужасные вещи.

— Ты просто посмешище, — злобно выплюнула она. — Но это не имело бы значения, если бы ты понимал, насколько все серьезно, если бы понимал, что ты натворил. Мы были так счастливы…

— Я все понимаю, — прокричал Тони. — Я хотел, чтобы Боски стал для вас лучшим местом на земле, так же как и для меня когда-то, чтобы вы были там в безопасности, чтобы чувствовали себя любимыми и чтобы вас не бросили, не оставили, как меня. Я знал, что если смогу дать вам все это, обеспечить вам счастливое детство, то дальше с вами все будет в порядке, несмотря ни на что. У т-тебя, у Бена и у Мадс, — да-да, у Мадс тоже, хоть ты мне и не веришь. Она тоже этого хотела… — Но она снова смеялась над ним, смеялась так громко, что он перестал себя слышать. Он хлопнул в ладоши. Ему очень хотелось, чтобы прошла головная боль — от нее мутилось в глазах. Он продолжал хлопать. В сотне метрах от них остановился человек, выгуливающий собаку, и уставился на него. Парочка на вершине холма тоже глазела на них.

— Смотри-ка, у тебя появилась публика, — сказала Корд, скривив губы в попытке снова не расплакаться. — Это то, что тебе и нужно, правда, папа? Чтобы люди смотрели на тебя. Ты превратил дом в сцену, на которой разыгрывал свои интрижки, а мы были благодарной публикой. Все это было фальшивкой! — Она охрипла. — Все было ложью!

— Для меня все было взаправду. Всегда, — с трудом сказал Тони.

— Нет! Раньше я верила. Но ты утратил что-то, папа, не знаю, что именно, но больше этого нет. Я просто хочу знать, что сделало тебя таким? Что? Война? Ты никогда не говорил о том времени. Тетя Дина? Слушай меня! — Он покачал головой. Она перешла на крик. — Слушай меня! Говорю тебе, слушай! Что тебя изменило? Почему ты такой?

Он слышал, как вдалеке лаяла собака. Тони в ярости оглядывался по сторонам, ища ее. Черные тени плясали перед его глазами. В конце концов, он уставился в пространство.

— Где ты?

— Я ухожу, — внезапно сказала она, выпрямившись. Ее изображение тускнело с каждой секундой, а он так и стоял с вытянутой в ее сторону рукой.

— Я тебя не вижу.

Но она уже уходила.

— Я не могу. Прости. Если ты мне ничего не расскажешь и если ты даже не признаешь своих поступков, не извиняешься за них — я не могу остаться. Мне пора.

— Нет, — сказал Тони ей вслед, но голос его прозвучал совсем слабо. Ноги словно превратились в желе. — Не уходи, Корделия, вернись. Вернись.

Теперь он заметил собаку, черное существо, возможно, лабрадора, но была ли она настоящей? Правда ли он видел ее? Корд отошла, между ними уже был с десяток метров.

— Если бы она просто вернулась — если бы просто сказала мне почему, если бы вернулась, всего один раз, Корди…

Тони упал на колени. Теперь ему было все равно. Ему хотелось только одного — чтобы ужасная, мучительная, сводящая с ума боль в боку прошла.

— Она спасла меня. Я так сильно любил ее, а она ушла.

Он чувствовал привкус кислоты во рту; он открыл рот, чтобы она вытекла на траву, и увидел, что она красного цвета — алого, опасного, атласного.

— Папа… — Корд успела схватить его за руку. Она опустилась на землю рядом с ним, убрала поредевшие волосы с его лица. — Вот черт! Черт. Слушай, я побегу домой и вызову «Скорую». Эй! — прокричала она в морозный воздух. — Эй!! Помогите! Моему отцу плохо! Помогите!

Она поддерживала его спину рукой, и он откинулся на ее колени; такая поза была на удивление успокаивающей: множество раз он точно так же умирал на сцене.

«Я — Энтони, и я снова на сцене, — думал он и улыбался. — Вот и кончен мой труд дневной, и я могу уснуть » [234] Шекспир У. Антоний и Клеопатра. Акт IV. Сцена 12 (пер. М. Донской). .

Корд продолжала кричать, и он слышал, как срывается ее голос.

— Эй! Вы! Вот вы! Да!! Спасибо вам большое, поторопитесь, пожалуйста. Пожалуйста…

Она замолкла. Тони закрыл глаза и снова услышал звуки летящих самолетов, различил заклеенные скотчем окна и цветочный узор на платье Джулии, почувствовал запах духов Дафны. Потом он увидел лицо тети Дины, нависшее над ним, лежащим в больничной кровати, впервые за столько лет.

— Вот ты где, Энт, дорогой, — говорила она. Ее прическа выглядела точно так же, как тогда, и ее лицо, и родинка над губой была на месте. Зеленые глаза так же ярко горели, и она была по-прежнему красива. Ее фигура источала едва уловимый запах сандала и еще чего-то столь же экзотического.

— Ага! Вот и ты. Наконец-то. Я пришла отвести тебя домой.

И она отвела. Глаза его были закрыты, он слышал голос своей дочери, но больше не разбирал ее слов. Он слышал ее пение, ее голос, каким он был много лет назад, слышал переливистые, непорочные ритмы вековой давности: