Денис Коваленко - Татуированные макароны

Опьянен был Ваня. Радовался про себя: «Есть Бог, есть! И покажет он вам, кто сильнее, кто прав сейчас, и сделает он так, что вы все трое проиграете, а я выиграю, и я буду смеяться, а вы будете плакать. Потому что незачем Богу вам помогать, не заслужили вы этого, а заслужили наказания, а я заслужил награды, и мама моя заслужила, и сестра, и даже бабка-дура тоже заслужила». И теперь уверен был Ваня, что выиграет, непременно выиграет, и даже думал о том, что с деньгами сделает: и пылесос купить надо, и телевизор новый, и много еще чего надо. Вот он, тот самый момент, когда все решиться должно.

А Абрамчик все больше вслух злился, что проигрывает он, а Ваня выигрывает, но «плохо» злился, не по-настоящему, как будто и не злился вовсе. И чем больше Абрамчик злился, тем больше Ваня радовался, по-настоящему радовался, с остервенением, со слезным остервенением, с повизгиванием даже. И вот уже Ваня и не проигрывает, а выигрывает, уже сто рублей выигрывает (а играли всего-то час с небольшим). И от радости не видел уже Ваня ничего, не видел, как Муся внаглую (за Максом спрятавшись) три туза после того, как карту сняли, сверху положил и Ване их раздал, а Абрамчик три шестерки незаметно вытащил, а розданные ему карты под стол сбросил. Муся же на слабых картах первый высоко ставку поднял, и Макс его поддержал и даже перебил на более крупную, и Абрамчик сверху пару тысчонок подкинул. Ваня не знал, куда ему от радости такой деться: двадцать тысяч уже на кону стояло, а у него три туза, а раз все так играют крупно и не боятся, значит, шестерки по всем разошлись и нет ни у кого секи. И, радуясь, он сказал: «Десять тысяч сверху», — и все испугались, задумались, особенно Абрамчик; и Макс карты свои скинул (а раз скинул, уже 20 тысяч проиграл), и Абрамчик, хоть и задумался, но осторожно предложил, только глаза зло поблескивали, предложил на тридцати тысячах остановиться и вскрыться… Муся, как и Макс, сбросил свои карты. И странным Ване не показалось, что легко они сумму так нагнали и, нагнав ее, не дождавшись развязки, так же легко и карты побросали.

— Ну что! Вскрываемся, Абрамчик! — Ваня вызывающе посмотрел на него и вскочил даже. — Сейчас увидишь, что жила на мыло вышла. И сам сейчас будешь думать, где тридцать тысяч в три дня найти. Ну, где искать-то будешь? Убивать кого пойдешь или у матушки воровать станешь. — Со всего размаха ударил Ваня картами о стол, со вкусом, дескать, смотри, подавись, сволочь! Три туза сочно, звучно, точно ремнем по жопе, легли на стол, красиво, ровно легли — нате, смотрите, вот они мы какие, и попробуй только перебей нас. Ну?! Попробуй!!!

— Красиво, — спокойно, даже величественно выдохнул вместе с дымом Абрамчик, и равнодушно, даже как-то без вкуса, без азарта, по одной положил на стол три шестерки и заключил спокойно, ровно как смертный приговор: — Сека.

Не понял Ваня сначала. Ничего не понял: Как это сека? Какая еще сека? Быть не может. Какая там еще, к черту, сека?

— Какая еще к черту сека!!! — завопил он во всю глотку, — Какая сека!!! Где сека?!! Ты чего мне мозги паришь!

— А вот она лежит, нагнись, если не видишь, поближе нагнись, рассмотри — разрешаю, даже понюхать ее можешь, даже на вкус попробовать, чтобы убедиться, какая она на вкус — ЖОПА.

— Убью гада! — через стол Ваня бросился на Абрамчика, убить его хотел по-настоящему, убить, потому что понял: надули его. Но не успел. — Макс удержал и назад отбросил, сильно отбросил, со всего размаху; Ваня на спину грохнулся, больно лопатками о землю ударился, и слезы брызнули у него из глаз, и заревел он со всхлипами, громко, не стесняясь. Не поднимаясь, на четвереньках пополз, лбом землю бодая. Очки соскочили, отшвырнул он их, разобьются — плевать.

С любопытством наблюдали за ним подростки, с циничным любопытством, как иной раз мальчишка за жуком наблюдает — перевернет его (жука) палочкой на спину и смотрит, дыхание затая, ждет, как же он будет на лапы, обратно, поворачиваться. А жук лапами подергивает, перевернуться не может; и вот, наконец, удается ему перевернуться, а мальчишка обратно его палочкой на спину валит и с еще большим любопытством смотрит, что же дальше жук делать будет?

Замер Ваня, вывернулся, подобно гусенице, на корточки поднялся, зло взглянул на мучителей своих и произнес, всхлипывая еще от слез, но твердо:

— Ничего я вам не отдам, хоть бейте меня, хоть режьте, потому что не должен я вам ничего, потому что подстроили вы все это, и что мне три туза подсунули — вы все это подстроили, и то, что секу этому уроду зарядили, так что черта с два, и копейки я вам не отдам. Так вот. — И замолчал в ожидании ответа.