— Пацаны, предлагаю по пиву. Я угощаю, — Абрамчик вальяжно положил на стол сто рублей. — Играем по-настоящему, а какая игра без пива.
— Правильно, заодно и колоду новую купим, — Макс первым поднялся из-за стола.
А Ване хотелось плакать. Он не верил, что может отыграться. Он ненавидел себя.
— Я буду сидеть здесь, и ждать вас. — И на молчаливый вопрос уверил: — Я никуда не убегу, — увидел смеющиеся глаза Абрамчика, покраснел и зло выпалил: — Да! Никуда я не убегу. Я не заяц; чтобы бегать. Я буду сидеть и ждать. А когда ты вернешься, я отыграюсь. И выиграю! Понял, ты? Выиграю!
— Ты меня на «понял» не бери, понял? — взъерепенился Абрамчик. — А убежишь — найду. Ты думай, где деньги будешь искать! Понял?
— Хорош, — Макс увлек за собой все больше горячившегося Абрамчика, — разборки потом чинить будете. Ну, все, Вань, жди. — И подростки двинулись по тропинке и скрылись за гаражом, оставив Ваню наедине с самим собой и потрепанной колодой карт. Тупо уткнулся в валявшуюся на столе колоду, и одна зомбирующая мысль: «Где взять деньги, где взять деньги…», — стучала в голове азбукой Морзе.
Ване хотелось плакать, рыдать. И плакал он: смял зло карты, упал грудью на стол и навзрыд, с подвыванием, судьбу кляня, Абрамчика, себя… И мыслей не было у него послать всех к черту и не отдавать эти деньги. Не было, и потому не было, что, выиграй он, ни копейки бы не скостил; а не отдай он долг, заклюют же, жить не дадут, бить будут, больно бить будут, пока все до копеечки не выложит. Макс первый бить и будет (это Ваня четко представлял, и сомнений в этом не было). И не к кому за помощью будет обратиться (сам виноват, за уши никто не тянул).
Выплакался весь Ваня, слезы платком вытер досуха, отдышался.
Было еще время. Нечего слезы лить, нечего сопли распускать. Не баба, а мужик, а раз так, то реветь нечего. Успокоиться надо, дождаться надо и выиграть. Сначала отыграться. И выиграть. Нельзя проигрывать, никак нельзя. И решил он, твердо решил — выиграть, обязательно выиграть. «А нет…», — об этом Ваня и думать боялся. Как только мысль такая приходила, что не выиграть ему, проиграет он вчистую, и проиграет не три тысячи, а тридцать, — как только мысль такая лезла, гнал ее Ваня, злился и гнал…
По своей натуре Ваня человеком был неглупым и даже, в какой-то мере, одаренным. Учеба давалась ему легко. Учителя порой удивлялись: за что бы он ни брался, все у него получалось. Но здесь было одно «но» — Ванина горячность, даже азарт. Ваня мог за что-либо браться исключительно «по любви». В азарте он мог биться до последнего, словно находило на него что-то, но если азарт проходил, наступал ступор и никак уже, как бы ни старался, не мог Ваня продолжать работу дальше. И рассеян был Ваня не в меру, до романтизма рассеян. С увлечением, бывало, он, окунувшись в задачу, решал ее и дикий восторг чувствовал, и даже любовь, и ничего вокруг него уже не было… Но… стоило ему отвлечься (на мгновение, по пустяку — нос зачесался), машинально отвести от тетради глаза или в окно глянуть, увидеть за окном березу и ворону, сидящую на ней, и тут же, забыв про увлекавшую его задачу, он с не меньшим упоением начинал разглядывать ворону, любуясь каждым ее перышком, тем, как она умно смотрит по сторонам, высматривает что-то, и Ване становилось интересно, что она там высматривает, он уже переводил взгляд туда, куда смотрела ворона, и вдруг замечал, какой изящный изгиб у березы, как красивы ее ветви, и какие нежные, приятные у нее листья…
Опомнившись через минуту, а может, и через все полчаса, он, словно проснувшись от тяжелого сна, мотал головой, перед ним лежала задача, требующая окончательного решения. Но прежнего упоения, с которым он занимался ею еще недавно, уже не было. Вернуть его Ваня не мог, расстраивался, иногда корил себя за беспечность (чаще винил ворону, березу, все то, что так некстати его отвлекало от дела), силился снова вникнуть, но мысли оказывались напрочь испорченными вороной и березой, а задача дальше, «без любви», не решалась.
Ваня расстроено откладывал ее на потом, брал в руки книгу, которую задали читать по литературе и до самозабвения, с головой, погружался в рассказ. И вот он уже не за столом в своей комнате, а с саблей в руках, рядом с ним Тарас Бульба, и все казачество бьется вместе с Ваней за веру православную… Но стоило в квартире этажом выше включиться магнитофону, и, забывав о книге, о казаках, о ляхах, Ваня с не меньшим интересом ловил мелодию знакомой песни и… вновь, очнувшись, не в силах был уже вернуть то наслаждение, с которым он только что читал Гоголя, сопереживая его героям. Поняв, что учить уроки дальше он не в состоянии, Ваня поднимался из-за стола, некоторое время ходил по комнате, приводя мысли в порядок, но мысли, как мошкара, разлетались при первой же попытке поймать их: то думал о сестре, то о матери, которая, несомненно, расстроится, узнав, что домашнее задание так и не сделано.
Читать дальше