Денис Коваленко - Татуированные макароны

Ответ Абрамчика чуть ли не свалил подростков.

— Глядя на вас, думаю, что вы произошли от обезьян, которых сотворил Бог.

Муся на это ничего не нашелся ответить и только вымолвил:

— Ну, ты, блин… Спиноза.

— На себя посмотри, — отмахнулся Абрамчик, — ладно, пошли к Ване.

Ваня еще долго бы лежал в кровати и изводил себя страшными мыслями, если бы ему не захотелось в туалет. Поднявшись с постели и подойдя к туалету, он уже открыл дверь уборной, как к нему подлетела его сестра.

— Ванечка, родненький, бабушка опять умирает.

Ваню аж передернуло. Бабушка «умирала» обязательно раз в месяц, бывало, что и чаще. Длился этот кошмар, без малого, два года. То, что бабушка чуть ли не каждый день, и на день по нескольку раз, обвиняла дочь, внука, и даже внучку, что они убивают ее, «гноят», — с этим кое-как семья смирилась. Обычным делом, когда за обедом, начиная есть сваренный бабушкой борщ, Ваня, без всякого умысла интересовался, проглатывая очередную ложку:

— Бабуль, а что ты сюда добавляла, вкус какой-то интересный (бабушка в приготовлении еды была большой оригиналкой; все, что только нового появлялось в магазине, будь то бульонные кубики, специи, приправы, сразу же использовала это при готовке. Получалось всегда вкусно и необычно), и всегда Ваня натыкался на одни и те же грабли.

— А тебе что, не нравится? — сразу же обижалась бабушка, обижалась искренне и бесповоротно. Оправдания и уговоры теперь становились лишними, более того, они усиливали бабушкину мнительность, и обостряли обиду. Бабушка сразу же начинала плакать:

— Вечно, что я не приготовлю, вам не нравится. Всегда вы так. Все вы такие. Все вы моей смерти хотите…

— Бабушка, ты что, я же не затем спросил…

— Да?! Я знаю, все вы моей смерти хотите. Все вы только о ней и мечтаете. Что не приготовлю, ничего вам не нра-а-вится-я, — и бабушка заходилась в долгих и утомительных рыданиях.

— Я вас так люблю… а вы… Не любите меня… жесто-окие-е…

Есть, после таких слез, желание пропадало. Ваня бросал борщ и кидался утешать бабушку (последнее время делать он это перестал), утешения еще больше расстраивали бабушку, она тяжело уходила из кухни, падала в своей комнате в кресло, и там, уже окончательно убитая горем — благодаря таким жестоким детям, — заходилась в таких рыданиях, что довольно часто, после подобных сцен, соседи косо посматривали не только на Ваню, но и на его мать и сестру. И шептались:

— Вот ведь какие, совсем уже Анну Васильевну затерроризировали…

— А я говорю, что это из-за квартиры. Они щас Анну-то в гроб вгонят и заживут.

— Анна, это еще что, от дурочки еще избавятся, в дурдом сдадут, и тогда, точно, заживут. Она, Нинка, она такая, она пока своего не добьется, не слезет.

— Правильно. Мужика ее зарезали, говорят, по ее заказу. Она баба еще та: от матери, от дочки-дурочки, избавится и тогда заживет.

— Ну, правильно… А куда же ей хахалей водить. А то, вот, квартира трехкомнатная…

— А сыночек-то ее куда, вроде бы парнишка-то ничего…

— Ага, ничего, картежник, как папаша его покойник…

— Это точно…

— А я знаю. И от него Нинка избавится. Закажет его, как муженька, и тогда заживет.

— Тогда точно заживет.

И заканчивались все эти пересуды одним и тем же:

— Бедная Анна, бедная Анна, бедная, бедная…

Такие пересуды соседок-старух были частыми, и постоянно подкреплялись бабушкиным воем. Причем, выла бабушка не только у себя дома, бывало, что и в гостях у своих подружек-соседок, бывало, что и во дворе. Часто, после своих сцен, бабушка сползала с кресла, хваталась за сердце и «умирала», с хрипами, со стонами. Бросались вызывать скорую… заканчивалось всегда обычно. Уходя, врач утешал семью, что ничего страшного, пусть попьет пустырника и успокоится. «Возраст» в заключение заявлял врач и покидал квартиру. (Стоит заметить, что «умирала» бабушка исключительно в своей квартире. У подружек и во дворе она ограничивалась вытьем).

Последний год главной причиной бабушкиных «умираний» сделался Ваня. Мать, последнее время, работала часто и много, дома появлялась редко; сестра, сразу же забивалась в угол и тихо плакала (Лиза, в отличие от брата не кидалась утешать бабушку, для ее больного воображения такие сцены являлись чем-то ужасным. При каждом бабушкином «умирании» она бросалась к Ване, умоляла его помочь, сама же в ужасе неслась в свою комнату, забивалась в угол за шкаф и, дрожа от страха, плакала). Лиза искренне верила, что бабушка умирает. И видеть этого она никак не хотела. Пожалуй, и сама бабушка искренне верила, что она умирает. Слишком натуральны были ее сцены «смерти». Ваня же, не меньше напуганный, бросался на помощь к бабушке, обнимал ее, целовал, утешал, вызывал скорую… но, как это обычно бывает, все реже и реже «смерть» бабушки заставляла его пугаться. Чем чаще это случалось, тем больше Ваней начинало владеть другое чувство — чувство отвращения. И сейчас, заходя в туалет, Ваню передернуло. Слишком и так все складывалось для него невесело, и очередное «умирание» как нельзя гаже вписалось в события последнего дня.