Алан Черчесов - Венок на могилу ветра

Он быстро ушел, направившись к бричкам, и из густеющей тьмы было слышно, как он отдает распоряжения и ему вторит хриплый безжалостный голос, похожий на звук большой и неострой пилы. Голос кромсал тьму, расчленяя ее на части и мерно складывая их затем, будто пожитки в кладовку, в глубокую пазуху ночи. Каждый окрик его походил на тяжелый удар и словно сколачивал из пространства надежные вместилища темноты, которые будет удобно грузить на подводы тогда, когда они вновь отправятся в путь. Этот голос тревожил сильнее всего.

Подавив нервный зевок, Хамыц воздел очи горе и увидел, что все наверху запорошено звездами, будто пылью, и вся эта пыль горит, как чесотка, на черной коже небес. Чуть сбоку над головой слезилась болезнью и главная рана — луна. Река внизу рыдала, а может, напротив, — смеялась, орошая брызгами склепы. Их было отчетливо видно во тьме: постаралась луна. Хамыц почувствовал, что время вдруг выползло из-под него скользким ящером, встало в рост у него за спиной и заклубилось дымчато, потянуло из души слух и зычность, опустошая грудь странной немощью. На мгновение ему сдавило ребра тесной петлей, и в тот же миг он сделался старым и мудрым, войдя, как в запруду, в прохладную грусть и печаль дальнего своего, отчего-то синего будущего. До самых краев постижения, покуда хватало глаз, оно было наполнено трудным светом уже пережитых страданий, от которых сейчас осталось дышать в нем лишь стойкое одиночество. В испуге он дернул руками, сбросил с себя наваждение и глотнул влаги из воздуха, освежая сухость в груди вернувшимся в ночь настоящим. Ноги окрепли, чуть вспорхнула душа, разместилась удобнее в теле, и все тут же закончилось. Впереди была целая жизнь, день за днем. Впереди была ночь. Ацамаз коснулся его плеча и сказал:

— Не спеши горевать. Им с нами не справиться. Они здесь не пустят корней: им больше по вкусу дорога.

«Лжет, — подумал Хамыц. — Или сам просто хочет поверить. Или видит дальше меня. Только я пока знаю одно: если даже не пустят корней, они здесь задержатся дольше, чем надо. Уже чересчур задержались».

В глубокой, пронзительной тьме, слушая ее нехорошую поступь, он вспоминал глазами весь день, начиная с минуты, когда жена заприметила со двора чужаков.

Вслед за тем, как старика и мужчин разместили в Ацамазовом доме, а подростков забрали к себе Тотраз и Алан, все три женщины и ребенок получили прибежище здесь, в их хадзаре. Ужин закончился скоро: быстро поев и не тратясь на праздные разговоры, гости отправились спать, прихватив с собой все свои тайные мысли. Опыт помог чужакам не крошить ими в присутствии тех, кто тщетно пытался вчитаться в их лица и разгадать их намерения. Старика кормили особо: Цоцко предпочел самолично отнести ему целый чурек, большущий кусок копченого мяса и четверть сырного круга, привезенного ими с собой. Вернувшись в дом, Ацамаз обнаружил, что в кадке почти не осталось воды. Выпить столько обычному смертному было бы не под силу и за день. Ни от кого не укрылось и то, что оба пришельца с особым, пристальным даже вниманием разглядывают того, кто явился сюда за полгода до них, успел стать хозяином нового дома и мужем жены, взявшей имя сестры своей, чтоб спасти ее счастье и честь. Они глядели на Алана так, будто видят его не впервой и дивятся, что он их не помнит. Тот чувствовал себя неуютно, как человек, чей беспечный сон наблюдали другие, пока он говорил в нем сам с собой, а потом он проснулся, забыл все слова и вдруг понял, что сон украден теми, кто за ним следил, покуда он полоскал у них на виду свою душу. Ощущение было тягостным и непонятным, как и весь этот ужин, в продолжение которого очажное пламя стояло торчком, а река за стеной издевалась над слухом, притворяясь то шакалом, скулящим в лесу, то медведем, рычащим на рану.

Тишина была хитрой и подлой, будто замышляла крик. Слышно было лишь время от времени, как буйволы чужаков колотят спросонок рогами в дощатые стены сарая.

— Ветер теплый, как перед снегом, — шепнула жена. — Скорее бы утро…

Он взял ее руку в свою и тихонько погладил. Она благодарно прижалась к нему, щекоча волосами, и Хамыц опоздал уклониться. Желание вспыхнуло в нем, позабыв о стыде, и, внезапно поддавшись отчаянию, он яростно ей овладел, упиваясь обманом свободы. Получилось грубо и громко, но он понял это только тогда, когда свет от лучины раздвинул вдруг близкие тени и в каком-нибудь шаге от нар Хамыц с ужасом разглядел сидящего на корточках ребенка. Широко распахнув глаза, девочка серьезно смотрела на них, кусая палец и что-то мурлыча под нос. Жена ахнула, вскинулась было, но тут же упала, натянула под горло одеяло, всхлипнула и замерла. Совершенно голая, девочка переложила себе ладони на бедра и, потирая их, старательно зажмурилась и стала тихо стонать. Хамыц окаменел. Неспособный сдвинуться с места, он не сводил с девочки глаз. Внезапно заскучав, та хмыкнула, щелкнула языком, поднялась на ноги, но, встретившись с мужчиной взглядом, на секунду замерла, словно продолжая игру, облизнула себе ладошку, медленно провела ею по животу, томно вздохнула, потом зевнула, почесав коленку, обернулась и заковыляла прочь, однако на середине комнаты остановилась и, встав на цыпочки, потянулась к лучине. Задув ее с третьего раза, она зашлепала босиком назад, выросла над его головой сопящей тенью, отпихнула его мешающую руку, вскарабкалась на постель и шмыгнула в еще горячую вмятину между мужчиной и женщиной. Устроившись головой у него на предплечье, закинула ногу на лоно жены и, не успев завершить начатый вдох, мгновенно заснула.