Алан Черчесов: Реквием по живущему

Возможно, не было бы нужды предварять роман Алана Черчесова этими несколькими словами, если бы не вечная наша неспособность ощутить значение вещей, которые, не так уж на виду. Сколько раз мы спохватывались, лишь сильно запоздав, и с пылким энтузиазмом неофитов начинали осваивать собственные богатства, никем не замеченные вовремя. Боюсь, не повторилось бы то же самое с «Реквиемом по живущему». Очень будет жаль, если опасения подтвердятся.

Это вполне вероятно, так как книга, которой автор отдал не один год, работая вдумчиво и аполитично, не отвечает условиям, которые — вне зависимости от художественных достоинств текста — обычно гарантируют и прессу, более или менее широкий интерес публики. Ожидать всего этого для «Реквиема по живущему» сложно уже по той причине, что книга не содержит абсолютно ничего эпатажного. Здесь нет ни в ошедшей в обиход брутальности, ни так называемой «ненормативной лексики». Нет общеизвестных лиц, узнаваемых за условными именами, и вполне прозрачных намеков, и подробностей, провоцирующих пересуды.

Материал этого романа вообще никак не соотносится с меняющимися приоритетами престижа и моды. Рассказанная в нем история — из числа тех, что вечны. Тех, которые на все времена.

А с другой стороны, никакого оттенка скандальности не содержит и выбранное писателем художественное решение. Профессиональный филолог, читающий в университете западную литературу, Алан Черчесов очень свободно ориентируется в новейшей поэтике, и читатель наверняка это уловит. Однако эта проза менее всего стремится любой мелочью продемонстрировать, что перед нами не меньше как метароман, или тотальная ирония, деконструирующая действительность, или сочетание знаковых кодов вместо обветшалого реализма. Проза, не кокетничающая оригинальностью,— как это редко встречается в нынешней литературной ситуации!

Насыщенное по-настоящему незаемными и небанальными художественными ходами, повествование на поверку оказывается традиционным в том смысле, что нигде не поступается верностью призванию литературы. Во всяком случае, тому, что издавна считается делом литературы, пытающейся проникнуть в причудливые, неочевидные связи, сближения, сцепления, которые составляют живую жизнь. И для Алана Черчесова эта бесконечно трудная задача не стала ни архаичной, ни заведомо неразрешимой, какие бы саркастические комментарии ни вызывала столь мало теперь ценимая серьезность замысла. Пусть над нею кто-то иронизирует. Пусть она не в чести у пишущих критические колонки, пропитанные желчной язвительностью , лишь усиливающейся, если кто-то не соглашается считать литературу ни к чему не обязывающей и по возможности остроумной игрой. Алан Черчесов как раз из несоглашающихся. Оттого он и выделяется столь заметно на фоне тех, кого прочат в современные классики, хотя все, что ими сделано,— это именно разрушение художественного мира классики, по меньшей мере, его травестирование.

Открывшие «Реквием по живущему» сразу почувствуют, что автор ощущает себя в этом мире как в родной стихии. Тут не будет ни пародии, ни иронизирования, пусть даже увлечение подобными эскападами на грани шаржа стало сейчас едва ли не повальным. Но у Алана Черчесова все другое. У него замечательная литературная школа, в которой он учился основательно, зная, что уроками таких педагогов нелепо пренебрегать. Ведь среди учителей были мастера самого первого ряда. Не берусь угадывать все имена, но думаю , к числу самых важных для Черчесова принадлежат Толстой, создатель «Хаджи Мурата», и Фолкнер как автор «Медведя», «Больших лесов». Наверное, еще и Гайто Газданов, пусть он явление совсем другого ряда. Но «Реквием по живущему», помимо остального, привлекателен и тем, что это проза, возникшая на скрещении очень разных литературных традиций.

Выучка у классиков не подавила творческой самостоятельности Алана Черчесова. Напротив, помогла ее верно почувствовать, способствуя кристаллизации таланта, если воспользоваться словом, которое любил Стендаль. И родился прозаик — настоящий, яркий прозаик. Ценители в этом удостоверились еще несколько лет назад, когда Алан Черчесов дебютировал рассказом на страницах «Нового мира». Появление романа снимает все предположения, что тот успех был только случайным .

Не хочется предварять читательское впечатление, разбирая книгу, которая начнется на следующей странице. Кому-то она покажется философской притчей или, может быть, аллегорией, хотя столь изощренной по смыслу, что не подобрать логически выверенных формулировок. А кого-то захватит лирический сюжет, построенный умело и прочно.