Смычкова молчала и старалась не встречаться с ними взглядом.
После ужина сидели на балконе, снова и снова возвращаясь к происшествию, восторгались, хихикали, качали головами, поглядывая на белые звезды: спасибо, спасибо.
— Это мое первое чудо!
— И мое.
Кира попыталась рассказать про бабушкин платочек в зеленую точку, что надремала на пляже, но поняла, что Лёля ей не верит, однако такие безобидные враки вокруг события приветствует, — кивала, улыбаясь.
Потом умолкли надолго в нежной темени; пели цикады, запах роз поднимался к балкону. Напротив в готеле уютно горели несколько окон. В одном из них мужчина гладил рубашку. Лёля больше не курила — ее тошнило даже по вечерам. Задрав ноги на перила, она играла пяткой с деревянной прищепкой, пытаясь продвинуть ее по бельевой веревке, а Кира думала, что ребенку так будет лучше, с Лёнькой им будет лучше и что она никогда не видела этих самых цикад и почему-то представляет их похожими на эти длинные потемневшие от времени прищепки, только масштаб 1:10.
— Думаешь, это какой-то знак? — вдруг тихо спросила Лёля. — Ну, типа все будет хорошо, у тебя еще будут другие дети.
— Я не знаю, — Кира щелчком сбила пепел.
Чувствовала, что Лёля беззвучно плачет в темноте.
— О, давай их сохраним, эти косынки? Навсегда, а? — вдруг снова оживилась Лёля, шмыгая носом.
Кира, довольная, закивала: давай, конечно! Какая-то новая радость проступала в жарком южном вечере, стояла над балконом, укутывала, осторожно проникала в них. Божественная игра, защита. Как хорошо с чудом: теперь понятно, что можно мечтать, надеяться, загадывать.
* * *
Бригадир Шумейко где-то застрял с раствором, а без него не поштукатуришь. “Курим!” — крикнул он, уходя. С удовольствием побросали шпатели, вылезли с минуса наверх, расселись в тенечке вокруг Анны, кто на ведро перевернутое, кто на ящик. Кира на корточках курила в двух шагах от всех, чуть издали любовалась наставницей. Вся узкая, ловкая, со спокойной улыбкой, красавица Анна всю жизнь штукатурит. Лёля невежливо три раза переспрашивала ее: “И тебе никогда не хотелось пойти учиться? Никогда-никогда?” “Зачем? — смеется та. — Мне и здесь хорошо, на воздухе”. В бригаде Анна — непререкаемый авторитет, как и Шумейко, работяги с нее пылинки сдувают. Смётка, интуиция, ни вина, ни табака не признает, у нее правильная певучая речь, и девочки восхищенно обсуждают ее каждый вечер: представляешь, Анна — рабочий? В первый же день она заметила, как Кира отобрала у Лёли тяжелое ведро с раствором, цыкнув на нее. Беглый взгляд Анны, и с той минуты — ничего тяжелее мастерка в Лёлиных руках. Кира думает, что каждая из них втайне мечтает пойти с ней в “Сказку”, посидеть там, может, сухого взять, или дома у нее поговорить обо всем, поплакать — даже Кельбас, которой с виду и плакать-то не о чем, — такая эта Анна чудесная.
Да и все остальные хорошие, особенно бригадир. Шумейко невысокий, с животиком и умным прищуром; когда смеется, все лицо собирается в загорелые складочки, морщинки, но это его не портит вовсе. Кира знает, что нравится ему.
— У меня здесь не только мое первое чудо, — тараторит она, — но и первый мужик, которому я понравилась просто так, без прикрас, что называется, в робе, каске и молчаливая. Ты же знаешь, я пока не заговорю, на меня никто никогда не западает. А тут первый раз в зоне грунтую такая, а он смотрит, смотрит и краснеет, если глазами встречаемся. А я еще ни гу-гу... тоже его, наверное, полюблю.
— Что значит “ни гу-гу”? А кто в прорабской орал в самый первый день из-за говна в лотках?
Кира долго смотрит на Лёлю.
— Точно, — вздыхает. — Тогда не полюблю. Эх, у него такой мужской взгляд, до костей пробирает.
Девочки кружком вокруг Анны обсуждают маньяка. Он бежал из заключения, и его никак не могут поймать. По слухам, он пробирается сюда в городок — здесь у него родители. Ну, не исключен вариант. По местному радио просили проявлять бдительность и осторожность. Зловеще белеют по городу листочки “Внимание, розыск” с его портретами, и Лёля со Смычковой отворачиваются от них. Кира фыркает:
— Да какой там маньяк, вот онанист с пляжной дорожки — это да!
Анна распахивает глаза, и девочки наперебой рассказывают ей, как достал их чертов дядька, часами караулит в глухой части пляжной тропы, каждый раз новые заросли выбирает. А в субботу с утра вообще оборзел — заговорил! Анна ничего не понимает, и Кира, с трудом подбирая слова, объясняет, что обычно он только — раскачивал? размахивал? — всем вот этим вот, Кира пытается показать движение, Кельбас взвизгивает, закрывает глаза ладонью, — а в субботу утром еще и озвучивать стал. Они шли выспавшиеся, веселые, с окрошкой Марининой в животе, а он, как черт из табакерки, стоит там в глубине леска, приспустив штаны, и наяривает; Анна хохочет. Ах, он такое нес! Кира все-таки скосила глаза на него, не выдержала, а Лёля со Смычковой и Кельбас вспыхнули — мерзость, мерзость — и как побегут. Нет, повторить его слова Кира не может. От воспоминаний у Лёли мутнеет взгляд, и Кира понимает, что ей нехорошо.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу