И Кира тоже. Вот эта тонкая ломкая корочка между сном и несном вскрылась, и сознание выплеснулось, стало убегать быстрыми ручейками из этой или уже той, голой черной комнаты, куда зачем-то судьба забросила их четверых на целый месяц, таких разных, чужих друг другу. Казенные обои, грязно-салатовые, четыре узких кровати, тумбочки, стулья, заваленные одеждой. Еще немного держась за сознание, за эту комнату, она уже покачивалась в какой-то теплой воде, линия пляжа отходила все дальше, и думала, что вот девочки боятся маньяка, а она боится жизни — что будет с ней, — и чей страх, спрашивается, больше?
* * *
Шумейко знал только дом, а номер квартиры и куда выходят их окна — не знал, потому его синий “Запорожец” покружил вокруг общежития, раза четыре объехал и скрылся в пылевом облачке на центральной улице за готелем.
— Вышла бы. Чего такого-то? — Лёля разогнулась от чемодана, куда скидывала вещи. — Подумаешь, женат! Вы же друзья просто. Попрощались бы как люди.
Кира покачала головой. Обменяться адресами и улыбками? А пока она пишет адрес, в окнах будут торчать головы общежитских кумушек? Он приедет потом в Ленинград, и они встретятся у Медного всадника, чтобы не найти тем для разговора? Будет показывать ему город, они устанут ходить, разочарованные поедят в кафе “Минутка”, там вареное яйцо в тесте, и на пыльном багровом закате расстанутся навсегда? Она бы вышла, выбежала, если бы знала, что Шумейко, Анна и синеглазый прораб погибнут через неделю в автокатастрофе по дороге со смены. Кира узнает об этом только в сентябре, а пока она думает: зачем?
Собирая чемоданы, Лёля и Кира одновременно натыкаются на косынки, смеются. Лёля целует, целует косыночку — она так молится о чем-то. Кира тоже, прежде чем уложить свою в чемодан, кратко прижимает ее к щеке, косынка пахнет хозяйственным мылом: не потеряй только! Кира однажды завяжет ее Теме после ванны, сама наденет пару раз в колхоз и на овощебазу. А потом косынка бесследно исчезнет при переездах, и Кире будет казаться, что чуда с ней больше никогда не случилось, только потому, что ее не сберегла.
И у Лёли потеряется. Она даже не успеет завязать ее никому после бани — у нее больше не будет детей. И у Петрова никаких детей. Когда через тридцать лет Лёля ему во всем признается, в гулком утреннем кафе торгового центра, он грустно скажет, что сразу бы на ней женился, знай он о ребенке. Он и без ребенка хотел.
В вагоне Кира уступила нижние полки Смычковой и Лёле, после ужина вскарабкалась наверх и там провела почти сутки до Ленинграда. Она уже не могла говорить, шутить, смотреть в окно — просто лежала и торопила поезд. Там, в простынях, тайком разглядывала свой золотой ровный загар, блестящие икры, улыбалась чему-то мечтательно. Часто ходила в туалет, чтобы посмотреть, как красиво надо лбом выгорели волосы, курила в тамбуре.
“Бедная моя, — тоскливо думает Лёля, разглядывая букетики на летнем сарафане подруги. — Ну вот куда она? Ехала бы сразу за Тёмой”.
Лёля уже знала, что Антона не будет на перроне. Он закрутил с ее подругой из Владика с золотыми колечками по лопаткам. Та призналась ей в письмах. Она, конечно, скажет все Кире, ну не сию минуту, а через час, наверное, или уже за Окуловкой.
Завтра похолодает. Да и ладно: четыре месяца лета под высоким иркутским небом, с майских теплынь. Пасмурных дней по пальцам перечесть: дожди редкие, быстрые — чудо, что за лето. Егор даже соскучился по снегу, но сейчас в мастерской сел так у распахнутых дверей, чтобы последнее солнышко в затылок: нет, не жарко — ему нежно. Ветер таскает по двору сухие листья и чистый резкий запах бархатцев. Красно-оранжевые, толпятся в клумбе-покрышке прямо у входа — лето умирает. Птица совсем низко, крыльями шурх-шурх. Весной и летом трасса, у обочины которой стоит автомастерская, грохочет, пылит, а сейчас будто отодвинулась со своими звуками, а вот крылья птицы слышно. Какой нервный высокий голос у этой девушки — прямо в висок.
— Не, ну тут полмашины разбирать, может быть, даже движок менять придется, — лениво тянул Михалыч.
— Вы меня разводите, да? — снова взвился голос.
Слышно было, как Михалыч цокнул языком.
“Дви-и-и-ижок”, — Егор усмехнулся, качая головой, поискал глазами ветошь — руки вытереть. Пойду гляну: мужики чего-то совсем борзеют, жалко девчонку. Женщина за рулем все еще в диковинку, на них обычно вся смена подтягивалась посмотреть, покурить рядом — интересно же. Перед тем как выйти, Егор бросил взгляд в мутный квадрат зеркала, поставленный на деревяшку над раковиной. Прижал волосы к голове.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу