Юргис Балтрушайтис - Литва - рассеяние и собирание

Слава Всевышнему, скажу я теперь, что среди всего перепробованного в детстве был и этот необычный хлеб наших соседей, часть иного — и все же здешнего — мира, страшившая своей инаковостью и в час милости Божьей показавшая, что жизнь и здесь, и там достойна той же нежности и ласки. Не знаю, хватило ли бы у меня сейчас смелости пришить звезду Давида, если бы мимо меня по узким закоулкам Вильны гнали толпу обреченных. Но если бы не вкус мацы моего детства, я вряд ли смог бы до конца осознать, что потерял этот город, похоронив несколько столетий его еврейской истории. От скорби теряешь дар речи — и тщетно пытаешься сложить на этом месте, у оврага в Понарах, слова молитвы.

…Переехав на Кипр, я осторожно, привередливо приручала остров, тщательно оценивая каждое его проявление, влиявшее на меня, и каждую новость, которая такое влияние могла бы оказать. Я то восставала против реальности маленького сообщества, то смирялась с ней. Пока, наконец, не осознала, что противостояние другой культуре не придает сил, а лишь ослабляет. Литва всегда была закрытым для других местом в моей душе. Она — моя пристань. В ней коренится моя уверенность в себе. Она — мой секрет, тайник, куда я сложила самые красивые лепестки, прижала цветным осколком и засыпала землей. Потом я вновь раскопала тайник, сдула пыль со стекла и любовалась необычной, немного неестественной красотой моих лепестков. В этом «откапывании» было что-то бессмысленное, даже абсурдное, но неизбежное. В детстве мы с подругами называли эти игры секретиками. «Хочешь, покажу тебе секретик?» — «Покажи». И мы показывали и восхищались эффектом, произведенным миниатюрным аквариумом где-нибудь в туннеле многоэтажки, а затем все это немедленно уничтожали, потому что показанная тайна переставала быть тайной. К тому же мы не доверяли друг другу. Если не разрушить после того, как показала подруге, то она сама тайком сделает то же самое, да еще и соврет, что это сделал кто-то другой. Такие были правила.

Если у тебя много секретов и тайников, кому-то очень приятно их отыскать, разломать, опубликовать, развенчать, обнажить, отобрать у тебя неоспоримое право владычицы и хозяйки секретика. На Кипре я могла быть спокойна. Никто не мешал мне «единовластно» владеть секретом Литвы. Периферийное равнодушие острова оказалось мне на руку: Литва никому не была здесь нужна, точно так же, как Кипр не нужен был Литве. Литва и Кипр были и остались странами малознакомыми не только друг другу, но и всему остальному миру, и, может быть, именно поэтому они и сами по себе все еще остаются загадочными.

Положение единственной «владычицы секрета» на Кипре наводило на меня меланхолию, но не могу назвать это состояние неприятным. Иногда хранить тайны так заманчиво. Так притягательно. Думая о киприотах, я чувствую, что им тоже хорошо знакома тайна тоски по родине, неудержимая потребность сохранить собственное «я» в ностальгической повседневности. Такими чувствами киприотов не удивишь. Мы, малые народы, знаем, что, где и как прятать, чтобы остаться независимыми. Это чувство настолько сильно, что о родине мы можем даже помолчать, если надо. И не то чтобы я очень хотела молчать, но на Кипре меня никто о Литве особо не расспрашивал. Лишь однажды почетный консул Кипра в Литве, назначенный самими литовцами, позвонил мне, чтобы уточнить, на каком языке говорят литовцы и где «теперь» их столица.

Вместе с «незаметной» Литвой я и сама чувствовала себя незаметной, почти невидимкой, и казалось, жизнь проходит мимо, словно прекрасный незнакомец. Хотелось стать иной, другой, чем-то выделиться, добиться признания тех, кто меня окружал, быть вместе с ними, но не потеряться в новом мире, а стать его частью. То была острая необходимость быть понятой и обрести понимание. В культуре другой страны всегда есть что-то пугающе чужое, и, чем больше пытаешься ее понять, тем больше инородного обнаруживаешь в себе. Наверное, такова цена понимания: чтобы понять другого, нужно освободиться от себя и создать себя заново. Еще в студенческие годы в России я поняла, что любой шаг вглубь мира другого человека ведет туда, откуда нет пути назад. Как будто бы жизнь начинается заново, с чистого листа. Tabula rasa [181] Букв.: чистая доска (лат.). (Здесь и далее — прим. перев.) . Так открывается новая страница личного мифа. <���…>