Гарий Немченко - Отец

Оторвал голову от подушки, думая: обидно, что не догнал, хоть и во сне, и там надо было по шее, и вдруг и точно — мотор!

Выскочил на улицу босиком, побежал по мерзлому.

За углом коровника бортовая с пригорка спускается, притормаживает, подмигивает красными огоньками.

— Сто-ой! — заорал. — Кто там?..

Кинулся с пригорка наперерез — и вдруг увидел, что машина вовсе не в город поворачивает, поворачивает она как раз обратно — на соседнюю Знаменку.

До Знаменки дорога — хуже поискать, осенью тем более, а дальше теперь, после дождей, машины и совсем ходить перестали. Значит, в Знаменку поехал грузовик, куда больше?

Он бросился за ним, не раздумывая, уж больно злой был.

Только дурака свалял, что не вернулся сначала за сапогами. Все равно, куда бы ушла машина, если одна ей дорога — в тупик?

А то до сих пор страшно вспоминать, как бежал босиком. Холод собачий был, лужи ледком уже позатягивало. Сначала резало ноги, а потом и замечать перестал, совсем задеревенели. О сучки да коряги посбивал в кровь — только утром и увидал. Падал несколько раз в темноте, измызгался; как не застудился — и посейчас непонятно.

Догнать машину думал на полпути, есть там один участок, который пройти не так просто. Нет, не догнал, и пришлось отстать, потому что дальше дорога пошла вроде получше.

Мелькнули в последний раз и скрылись за смутно белеющими березками красные огоньки, остались только низовой туман, хлябь да колкие предутренние звезды над головой.

К кому в деревне завернул грузовик, определил он по размятым болотцам. Когда пришел ко двору, селезенка екала, как у того коня, и ноги подкашивались — ходить-то работа у бригадира ходячая, весь материал выбивай себе сам, а бегать не бегал давно, чего бегать.

Машина стояла с притушенными фарами, работала на малых оборотах.

Под крыльцом избы ярко горела лампочка, кружком стояли в свете несколько человек: кто пил, запрокидывая голову, кто похрустывал огурцом, кто цигаркой дымил.

Калитка отворилась без скрипа, его заметили только тогда, когда первого оттолкнул, входя в круг.

Этот, которого он оттолкнул, обернулся с набитым ртом — и Громов замер: Валька, что Шидловского возит, Гринько!

Громов, кажется, успел прохрипеть что-то, в бога, прежде чем хрястнул Вальку в лицо. Валька грохнулся, в глубине двора взлаяла хрипато, рванулась на цепи собака, и кто-то уже замахнулся на Громова, но он и этого успел ткнуть под дых, и этот тоже упал, скрючился под ногами.

С крыльца приподнялся бородатый дед в старой шляпе и в телогрейке на плечах, и на землю попадали у него с коленей шматок сала и луковки.

— Что делашь, что делашь, нечиста сила?!

Широкоплечий мужик приподнял с земли то ли обломок доски, то ли штакетину, отводя ее вбок, шагнул к Громову; и тогда он схватил за черенок прислоненную к крыльцу лопату и, тоже занося ее, откинув в правой руке, спиной пошел к кабине.

В кабину забарабанили, когда машина была уже далеко за деревней. Громов притормозил, и Валька тяжело спрыгнул из кузова, плюхнулся в грязь.

— Слышь, Коля, подожди, — жалобно сказал, вцепившись в дверцу руками в обсохлой грязи. — Ну дай поговорим, чего гонишь?..

Он впустил Вальку в кабину.

Тот зажег свет, повернул к себе верхнее зеркало, сунулся к нему разбитой мордой. А потом упал головой в колени.

— Кончай! — прикрикнул Громов.

И Валька заплакал в голос, словно дите.

Теперь его, видно, развезло, он неловко подергивался, умащивая голову на руках, потом приподнимал ее, туда-сюда мотая над коленями, и опускал снова, голосил безысходно, давился слезами горько, так что Громову почему-то стало тревожно, почувствовал, что нет, не пьяные это слезы, хоть и прорвались они у Вальки после стакана водки.

— Больно, что ли? — спросил негромко.

Валька покачал головой.

— Дак чего ж… не баба…

Валька сглотнул слезы.

— Обидно, гадство… Отвези да отвези! А на хрена мне это дело?.. Дрожать каждый раз… Ну в техникум устроил… ну математику помог сдать…

— Кто — «отвези»?

— Да кто-кто? Шидловский!

— Ты!.. Не заправляй! Знай край, понял?..

— Ничего я не заправляю, — сказал Валька, успокаиваясь разом. — Вези в милицию, чего там… И им скажу… «Поезжай, — говорит, — сегодня последний раз, а то Громов на той неделе ночевать в коровник перейдет — тогда все…»

И тут Громов промолчал. Потому что и в самом деле сказал Шидловскому недавно: «Воровство большое, Юр Михалыч… Возьму-ка да переберусь с понедельника».