Гарий Немченко - Отец

— Это потрясающе, — очень серьезно сказал Эдик. — Очень прошу вас, Алексей Кириллыч, — дальше!

Но Травушкин еще чуток посидел в задумчивости, и на лице его плавала тихая улыбка, словно он-то очень хорошо себе представлял, что чувствует этот самый копеечный гвоздь перед тем, как по нему стукнут молотком…

— А вам не приходило в голову, — спросил потом Травушкин, — почему в русском языке много таких прекрасных слов: стараться, радеть, печься, усердствовать? Почему в нем есть такие слова, как ретивость, ревностность, раченье? Последнее происходит от слова радость. Значит, делать с радостью, понимаете? Почему?

— Я думаю, — сказал Эдик, — что труд не только создал человека, но и постоянно облагораживает его…

— Да! — подхватил Травушкин. — Делает его чище! Выше духом! Хорошо поработавший человек вдруг замечает, что в нем есть что-то от бога…

— От создателя…

— Именно! — обрадовался Травушкин. — Как я рад, что мы с вами так хорошо понимаем…

А Эдик вздохнул:

— Иногда среди ночи проснешься и лежишь потом до утра, не можешь заснуть, и вот об этом как раз с тоской размышляешь…

— Извините, чтобы не забыть потом, — все еще сиял Травушкин. — Должен вам сказать, что кураторпроисходит от латинского кураре— опекать, печься. Куратор — значит попечитель… продолжайте, пожалуйста!

— …и горько думаешь, да: если бы тебе, в самом деле, этими прекрасными словами: Агафонов! Радей-радей! Усердствуй-усердствуй! Так нет. Что я слышу вместо них? Единственное: давай-давай, Агафонов!

— Понимаю вас, — грустно сказал Травушкин. И словно поклонился — уткнул в грудь острую свою бородку.

— А вам не кажется, Алексей Кириллыч, что этот самый топор мы с вами прямо-таки обязаны забетонировать?

— В каком, извините, смысле?

— Да вот ведь. Сколько дается на сооружение такого цеха, как наш? Это общепризнанно — три года. А сколько дали нам? Год. Извините, а почему? А потому, что кто-то проспал, экономисты не сработали, а потом кинулись — дыра. Три миллиона тонн стали не хватает, концы с концами не сходятся. Что делать? А давайте-ка сибирякам поручим. Да вот — авдеевцам! Известное дело: покряхтят-покряхтят, да и вытянут.

Еще и хвастать будут: люди за три года строят, а мы — за год. Будут гордиться. А что при этом они и кое-какой перерасход, и кое-где, известное дело, брачок — это как бы даже входит в условия игры…

— А вам не кажется, что условия эти принимаете вы слишком охотно?

— Имеете в виду — сократить сроки?

— Как раз насчет того, чтобы этот самый топор все-таки не бросать в забутовку…

— Алексей Кириллыч! — укорил Эдик. — Не слишком ли много хотим?

— Люди терпят болезни, — словно о чем-то другом заговорил Травушкин. — Страдают от чрезмерного горя. От предательства. От одиночества… вы молоды, вы еще не знаете, что это такое. Да ведь и искушение ваше невелико, и надо бы, казалось, от вас не так много — просто прислушиваться к себе иногда… Ведь вы же сами с собой беседуете? Так будьте при этом не только терпеливы, но и внимательны, — и замолчал вдруг Травушкин, только пожевал сухими губами да вздохнул: — Вы тоже в четыре? Встаете, имею в виду?

— Это зачем же?

— Зорька!

— Ах, на зорьку!

— Вы, я вижу, еще намерены посидеть?

— Посмотрю на костерок.

— А я, пожалуй…

— Спокойной ночи.

— Вот что! — припомнил Травушкин. — Гай Юлий Цезарь, тот самый, да, очень любил дарить солдатам золотое оружие. И, знаете, почему? Он считал, что такое оружие не бросят в бою…

Эдик рассмеялся:

— Резонно!

— В силу вполне понятных обстоятельств мы не можем себе позволить подобную роскошь в отношении строительного инструмента, не так ли?.. Я имею в виду тот самый наш топор. Значит, нам с вами остается что-то другое… Что? Давайте думать вместе!

— Я подумаю, — пообещал Эдик. — Спокойной ночи.

— Взаимно.

И Травушкин на четвереньках полез в палатку, и долго шуршал там поролоном, пока забирался в один из новеньких спальных мешков, которые Эдик взял в нашем спортклубе…

А Эдик позволил себе еще несколько граммов и сидел потом, слушал, как плещет рядом сонная река, смотрел на огонь и покачивал иногда головой, и снисходительно чему-то улыбался…

Итак, Эдик развил вокруг Травушкина кипучую деятельность, но большого успеха она пока не принесла — работу старик принимал все так же со скрипом…