Гарий Немченко - Отец

Не знаю, как ему после двух коротких занятий удалось благополучно провести лодку по нашим перекатам, но в ближайшую субботу Эдик и Травушкин разбили палатку на берегу небольшой курейки перед Осиновым плесом. Первым делом они решили на манер закидушек забросить спиннинговые приставки, и Травушкин начал возиться с червями. Эдик же справедливо рассудил, что это не главное, и забросил свои снасти без насадки, а так — с пустыми крючками.

После этого он пошел разжигать костер, а Травушкин остался, чтобы в случае удачи надергать ельчишек для вечерней ухи — не для жиру, но хотя бы для запаха.

Потом они сварили уху и за это время так подружились, что доставать из опущенного в реку садка бутылочку коньяка отправились вдвоем и, перед тем как приступить к священнодействию, решили проверить свои спиннинги, чтобы потом оставить их уже до утра.

Проверяли они не по отдельности, а тоже вдвоем, одному приходилось держать фонарик. На закидушках у куратора сидели несколько небольших окуньков. Когда вытащили первый спиннинг Эдика, старик Травушкин со знанием дела констатировал, что наживка на всех крючках тщательно объедена, зато на втором билась приличная, больше полуметра длиною щука… Когда она уже лежала на бережке с переломленным у головы позвонком, куратор полез ей в пасть, достал оттуда помятого, со следами зубов на спинке ельца и, немного подумав, сообщил, что дело было, конечно, так: на червяка сперва поймался этот елец, а потом уж попробовала его проглотить жадная щука…

Для Эдика же все было как будто в порядке вещей и удивленья никакого не вызвало. Он только еще больше вдохновился, и когда они выпили за общее свое увлечение рыбалкой и слегка закусили горячей ухой, он закурил, с удовольствием затянулся и мечтательно сказал:

— Хорошо!.. Вот сколько мы теряем, пока сидим в дымном городе. Кстати, к рыбалке приохотил меня один врач. Любопытная у меня с ним вышла история, хотите? Никогда не болел, а тут вдруг прихватило… В общем, вырезали мне аппендикс. Пока лежал, зализывал раны, подружился, естественно, с хирургами — замечательные, скажу вам, ребята. Один мне и говорит: а хочешь посмотреть, как оперируем? Надели на меня белый халат, шапочку, маска на лице — все честь по чести. Стою рядом и вижу, как он рассекает кожу, потом поглубже… Положил около разреза салфетку, а потом вижу: раз! — и прихватил ее своею кривой иглой. Ну, характер у меня, знаете… Не из слабых, одним словом. Но тут стало не по себе. Как, думаю, так? Неужели не заметил? Выбрал момент, когда сестра зачем-то отвернулась, шепчу на ухо: «Пришили салфетку!» Потом-то, конечно, посмеялись… Оказывается, все так и надо. Он ее только на время операции пришил, а мне показалось, по рассеянности, и может ее, чего доброго, там оставить, знаете ведь, всякое бывает, чего только в больнице не услышишь. Иной раз марлю, а то и ножницы… Я, когда это, с салфеткой, увидал, впервые, признаться, отчетливо представил себе меру ответственности врача. Другое дело, предположим, наш брат. Забыли в котловане пилу или топор забетонировали… да. Или вот у нас тогда этот нелепый случай со связкою рукавиц. Как бы там ни было, хорошо уже то, что ничьей жизни это, прямо сказать, не угрожает. Точно так же, как одна история — если недоделку оставит хирург, другая — если мы. Засыпал, в самом деле, землей — и все заботы. Лишь бы прочность с запасцем. А все остальное уйдет, так сказать, в глубь веков. Недаром же: скрытая работа. Закрыли, и все дела, — термин прав. Иногда так подумаешь: мы с вами, предположим, еще будем знать, что один из сотни фундаментов у нас с трещинкой… Но будет ли до этого дело кому-либо через год или через два? Есть тут одна такая составляющая: смотря с каких позиций к этому всему подойти!

Травушкин внимательно слушал, а потом перестал есть уху и говорит:

— А вам не кажется, мой молодой друг, что самая скрытая работа происходит не вокруг нас, не с материальными, если хотите, вещами, но в душе человеческой?.. Сегодня мы с вами топор забетонируем. Завтра забудем в котловане ту самую связку рукавиц. Не позволим ли мы себе в таком случаем послезавтра засыпать землей новый бульдозер?

— Зачем же сразу за пределы разумного?

— Выходит, разница в стоимости того и другого? А не противно ли это разуму в своей основе? Будь то даже копеечный гвоздь. Приходилось вам задумываться над его родословной? Когда-то очень давно люди научились плавить руду. И первый металлический гвоздь был, по сути дела, величайшим изобретением. В каждый крошечный стерженек, которым одну доску мы пришивали к другой, вложены и поиск прошлых поколений, и труд нынешнего. А мы неловко ударили по нему, согнули и — в сторону. И лишили его смысла существования, и он лежит и ржавеет… Но вот вы поднимаете его из-под ног, смотрите. Решаете, что он еще пригодится. Положили его на обушок, хотите ударить молотком… вот вы подняли руку… Вы себе представляете, Эдик, с какою готовностью он сейчас распрямится?