Гарий Немченко - Отец

И Громов усмехнулся легонько, снисходительно так улыбнулся, чувствуя наконец-то свое превосходство перед Виталькой: и знает он, и учится небось, и так молодец, конечно, а все же пацан — он и есть пацан. Ишь вон как — всему верит…

«Эх, маленький еще, потому и верит… А ударит жизнь один раз, другой, поприжмет так, что косточки хрястнут, об землю жмакнет — и, глядишь, другой табак, э-эх!»

У Громова в сорок восьмом году мать нашлась.

Сначала ему так, потихоньку: «А что, Николай, если к тебе вдруг кто-нибудь да приедет?..»

Вроде подготовить его.

Ждал потом, не дождался.

Когда мама приехала наконец, в детдоме целый праздник устроили.

Все их окружили, маленькие пацаны да пацанки в ладошки хлопают, радуются, да все такое, а повзрослей ребята да девочки стоят, головы поопускали, а у кого и слезы…

Мать плачет, всем кланяется в пояс, а рука, которой она Громова держит, словно в лихорадке дрожит — это он до сих пор хорошо помнит…

Самому ему вроде и стыдно чуть-чуть, что у него нашлась мать, а у других нет, и вместе с тем радостно. Дергает мать: пойдем.

И все, видно, поняли, что Громов поскорей уйти от них хочет, что нет уже ему до них дела, поняли и стали пошумливать, выкрикивать начали, вроде того, что «Уезжай, ну и ладно! Подумаешь, паразит, ишь ты, нашелся, домашник жирный!» — хоть был он тогда одни мослы.

Громов только замахивался.

Когда за ограду с матерью вышли, камень нашел на дороге побольше — да по воротам…

А через три дня после того, как приехали они в Белоруссию, в город свой Борисов, мать у Громова померла.

Теперь уж, когда он не так давно съездил в Борисов, рассказали ему, что мать с сорок первого, когда ее контузило при бомбежке, так и была почти при смерти, что единственное, чем с тех пор жила, — это найти его, Кольку. Так и говорила, рассказывали: «Старшего, мол, Витю, того точно убили, сама видела, как скончался, а Коля — тот спасся, должно быть, чует сердце — живой… Пока, мол, не найду его — не помру, а что невредимый увижу — тут пусть бог, мол, и приберет, пусть приберет, лишь бы Колю увидеть…»

Только теперь вот, не так давно, и дошел до Громова смысл того, что произошло тогда в Борисове…

А тогда Громов так и не понял ничего.

В день похорон, когда собрались на поминках калеки да побирушки — родственников Громову война не оставила, — когда собрались они да такую тоску навели, что хоть волком вой, он, дурья башка, поджег дом…

Хотели его в колонию, да соседи вместе с этими же побирушками его от милиции и защитили.

И отправили Громова с провожатым обратно в детский дом, в тот, откуда мать его только что забрала. Там, мол, пацану все знакомое, там скорей душой отойдет, там будет ему полегче…

Только не было Громову полегче.

К нему — с лаской, а он — в палец зубами. И так был оторви да брось, а тут и совсем…

Отсюда Громов месяца через два в колонию и загремел…

…Врач одному — самому главному пилоту — помог очухаться, тот начал подсказывать тому, что в рыло матросу дал, как правильно самолет посадить — этот был теперь вместо летчика, он умел, оказывается, рулить.

А шпик к доктору стал приставать.

«Щас и забарабает», — подумал Громов, вздыхая о своем.

Этот, что бил матроса, аж вспотел, пока самолет посадил. Все стали выходить. А один чудак, который глотал таблетки от бессонницы, только теперь проснулся — он и не знал, что всех этот доктор выручил.

Доктор тоже вышел из самолета, за ним следом шпик, а тут их уже и полицейские ждут.

Витальку снова передернуло, вцепился Громову в рукав.

— Неужели заберут?!

— А как жа! — сказал Громов.

— Он же всех спас!

— Не играет значения, — авторитетно сказал Громов и опять снисходительно усмехнулся — как это он ловко сказал!

Вспыхнул свет, в зале привстали разом, задвигались. На Громова уже напирали сзади, поталкивали в спину, а он не мог пройти, потому что Виталька все еще стоял между рядами лицом к экрану и все смотрел, будто ожидая еще чего-то.

— Вить! — подтолкнул его Громов. — На выход!..

Виталька обернулся, глядя на него.

— Это первая серия только, — сказал убежденно, будто подбадривая и Громова тоже.

— Ну да?! — не поверил Громов.

Виталька уже шел боком, то и дело взглядывая на Громова.

— Точно, точно… Я вам говорю!

К Громову вдруг снова вернулось опасливое чувство: вдруг Виталька и тут знает что-либо такое, до чего он, Громов, еще не дошел?

Спросил подозрительно, но не настолько, чтобы нельзя было потом отступить: