Дмитрий Стахов - Сон в начале века

Через несколько мгновений в холле остались только Половинкин, не знающий куда девать руки, и бывшая жена заместителя политчасти столовой, которая все снимала со своего халатика невидимые пушинки, все снимала их и снимала, снимала и снимала.

Кусая ноготь, Половинкин повернулся к бывшей жене заместителя политчасти столовой.

— Эх ты, ребенок! — сказала бывшая жена заместителя политчасти столовой и хлопнула Половинкина по руке. — Пальцы-то грязные! — и повела того по лестницам и коридорам дома Половинкина-второго, через внутренний дворик, каминный зал и оружейную комнату, через обеденный зал и зал для азартных игр, через зал, на стенах которого были развешаны картины известных художников, и через соседний, где висели портреты родственников и близких хозяина. Половинкин-первый тащился за бывшей женой заместителя политчасти столовой, позволяя себя вести все дальше и дальше, пока бывшая жена заместителя политчасти столовой не толкнула маленькую, низкую дверь и не пропихнула его в крохотную комнатенку, большую часть которой занимала высокая железная кровать.

— Вот, вот отношение! — с чувством сказала бывшая жена заместителя политчасти столовой. — Поселить тещу в такой каморке! Для всех гостей — апартаменты, джакузи, подогретый пол, биде, педикюрши, массажистки, косметички, а мне — мне это убожество! Ну скажи, мой солдат, скажи — разве так можно? — говорила бывшая жена заместителя начальника политчасти столовой, споро раздевая Половинкина, причем ее движения были столь легки и сильны, профессиональны и точны, что Половинкину было достаточно сначала лишь слегка приподнять ягодицы, потом — поднять руки, потом вновь — ягодицы, и вот он уже сидел на кровати совершенно голый, лишь полуснятый носок оставался на левой ноге, а перед ним, уперев руки в бока, стояла крупная, сильная женщина, от которой исходили волны обиды.

— Жалко ему уделить минутку! Я — по магазинам, я — мебель, я — вещи всякие, я — покупаю, заказываю, езжу, договариваюсь, выписываю, выбираю, а выслушать просьбу, понять — нет, не может. Времени нет. Или вот-вот должна начаться важная встреча. Или гости вот-вот должны сесть за стол и он обязан быть вместе с ними. Я ему про сына своего, про брата, между прочим его жены, а он — пусть придет к моему управляющему в офис, там ему что-нибудь подыщут. Разве это по-родственному? Разве так можно?

Половинкин начал клевать носом, на мягкой перине его начало раскачивать из стороны в сторону, он завалился на спину, но пружины вновь почти вернули его в сидячее положение, только — в неустойчивое, из которого он уже окончательно перешел в горизонталь, а бывшая жена заместителя начальника политчасти столовой, продолжая жаловаться на Половинкина-второго, разделась и обрушилась на него всей мощью своих телес. Ее груди-шары сжали ставшее таким маленьким и таким беззащитным лицо Половинкина, ее бедра упруго обхватили бедра его, ее полные руки переплелись с жилистыми его.

А потом пришло утро и Половинкин проснулся. Сквозь занавеску на маленьком окне в комнатку проникали просеянные дырками лучики солнца, рядом с ним на кровати находилось что-то большое, безмолвное, увесистое. Двигаясь осторожно, придерживая пружинный матрац, Половинкин выбрался из кровати, оделся. Окно выходило на задворки, на какие-то лопухи и крапиву. Он отодвинул занавеску, толкнул раму и широкой грудью вдохнул утренний воздух, удовлетворенно выдохнул, обернулся — что-то в позе спящей, в тенях на лице обиженной тещи Половинкина-второго, в завитках ее лежащих на подушке волос вызвало тревогу. Сдерживая дыхание он подошел ближе. Бывшая жена заместителя начальника политчасти столовой лежала на правом боку, выражение лица ее было умиротворенным и благостным, но было совершенно ясно, что эта совсем недавно пышущая здоровьем и силой женщина, эта неутомимая любовница — мертва!

Половинкин вскрикнул: следы! отпечатки пальцев! его сперма, пот, волосы, перхоть! свидетели! вездесущие молодые люди, слуги и охранники! та женщина, которая увела куда-то в глубину дома бедолагу! сам бедолага! Все, все теперь могли показать, что убил бывшую жену заместителя начальника политчасти столовой он, Половинкин, а он и мухи не обидит, он добрый и милый, которому недостает разве что твердости, но разве недостаток твердости может рассматриваться как серьезный грех? Не может! Но как все это объяснить Половинкину-второму, который вполне мог выступить в роли и следователя и судьи, и адвоката, и прокурора. А уж какого приговора следовало ожидать, было понятно!