Дмитрий Стахов - Сон в начале века

Я же завладевал их едой и питьем, уходил подальше от отверстия, садился у глухой стены пещеры-кладбища и насыщался-напивался. Фонарик обещал светить еще долго, но положение мое было отчаянным.

И вот как-то раз я пошел к дырке, чтобы огреть костью очередного похороненного, но натолкнулся на ту самую бабцу, которую, пока Эсмеральда была беременна, прислали мне на помощь. Оглушенная падением бабца пыталась подняться, но каждый раз падала на бок, стонала и приговаривала, что, мол, ее представления о загробном мире были совершенно иными, что раз ее похоронили с нелюбимым мужем, то должны были и прикончить, а раз не прикончили, то будь все проклято — ну, и подобную чушь, а у меня еды и питья было достаточно, и проснулось во мне ретивое, и я пристроился к ней, и вдул ей по самое оно, а бабца тут запричитала, что загробный мир не так уж, может быть, и плох, но не мешало бы и познакомиться, что она женщина честная, а не какая-то давалка, и так она причитала и прикрикивала, привизгивала и прихохатывала, а я наяривал и наяривал, а потом кончил, бабцу поднял на ноги и сказал ей, что я вовсе не ангел из загробного мира, не сатана и не чертик у адского котла, а обыкновенный правильный мужик с понятиями, которому только несколько не везет в последнее время.

Бабца просто обалдела, потом сказала, что и сама не ожидала, что ее похоронят вместе с мужем, что там, наверху, она возглавляла движение «непохоронцев и непохоронок», то есть тех, кто требовал пересмотра варварского закона, а теперь вот она здесь, но ее сторонники и сторонницы в память о ней обещали сделать подкоп. И в подтверждение ее слов из глубины холма раздалось громыхание и скрежетание, а вслед за тем к нам пробился сначала тоненький лучик света, и бабца схватила меня за руку и потащила за собой, а когда мы выбрались из кладбищенского холма, то перед моими глазами предстал дикий, каменистый берег моря.

Ну, бабца, конечно, попала в объятия своих соратников, причем один из них, здоровый такой лось, сразу начал на меня посматривать с подозрением, но меня уже не волновала ни бабца, ни ее долбанные соратники, ни сам этот остров опостылевшей Любви: передо мной было море, за морем где-то, не знаю где, была Родина, меня тянуло туда, все во мне колотилось и вибрировало.

И единственное, что я попросил у бабцы и ее соратников, так это дать мне лодку, чтобы мог я уплыть прочь. Они, надо признаться, не хотели меня отпускать, но лось сказал, что меня надо отправить, что мне, чужеземцу, их островные проблемы до лампочки, до и семя у меня, как он думает, гнилое. При других делах я бы ему за такие слова дал бы меж глаз, но тут согласился, мол, да, семя у меня гниль, сам я — дрянь, и они дали лодку с хорошим мотором, пресной воды, еды, и я отплыл в тот же день, имея с собой бронштейновские бумаги да увесистый сверток с побрякушками и камушками, которые я поснимал и с мертвяков и с тех, кого сам таковыми сделал.

Двигал я на запад, мотор работал отлично, и уже к вечеру передо мной появилась земля, а еще через некоторое время я ввел лодку в небольшую ярко освещенную гавань, где стояло множество яхт, а вокруг гавани лепились виллы, на набережной играла музыка, по променаду ходили нарядно одетые люди. Я пришвартовался, выбрался на причал, и ко мне подошел полицейский, который поинтересовался — кто я, откуда и какова цель моего посещения их страны. Я ответил, что прибыл я с острова Любви с целью ознакомления, а зовут меня Аркадий Бронштейн.

— Как!? — вскричал полицейский. — Вы полный тезка нашего с недавних пор самого уважаемого и состоятельного гражданина! Идемте скорей, я вас ему представлю!

«Вот снова влип!» — успел подумать я, но меня быстренько привели на громадную виллу, и к нам вышел приземистый лысоватый мужик в шортах и шлепках, увидел меня и, судя по его хитрой роже, сразу обо всем догадался. И я, понимая, что с таким мужиком ловить нечего, сразу протянул ему папку и все его прочие бебехи. Мужик просмотрел свои вещи, потом хлопнул меня по плечу и провел в дом, где меня накормили, потом я отдохнул, потом пришли телки и меня как следует помыли да помассировали, потом меня накормили еще раз, потом пришел этот мужик и сказал, что он мой должник, что он благодарен за привезенные бумаги и что, хотя он может из меня сделать лепешку, вместо этого он отправит меня домой, и на следующий день я сидел в самолете и летел на Родину, а со мной были всякие цацки и камушки с острова Любви, которые я по прибытии выгодно положил в один банк, а на проценты организовал школу для детей-сироток.»