Дмитрий Стахов - Сон в начале века

Это была не жизнь, это была каторга, но тут Эс родила мальчика, которого сразу отдали на воспитание в специальный дом, бабцу куда-то подевали, а мы вновь стали работать вместе.

Хотите верьте, хотите нет, но я даже начал привязываться к свой жене с острова Любви, а когда она объявила, что вновь беременна, то я даже обрадовался, но тут она простудилась, начала чихать и кашлять, стала чахнуть прямо на глазах, а потом, в течение одного дня, высохла совершенно и — брык! — померла. Я прослезился, я даже загоревал, но все оказалось гораздо более печальным: я сидел возле смертного одра моей Эс, а в халупу вошли сразу несколько мужчин-женщин и сообщили, что меня похоронят вместе с умершей, что у них на острове Любви такой обычай. «Что за херня?!» — закричал я, но они ответили, что меня и мои молодые годы им жаль, но не они такой порядок установили и не им его менять.

И тут они запеленали мою Эс в какие-то бинты, а меня взяли под белы руки, разрешив захватить с собой только бронштейновские бумаги, ибо чужого им ничего не было нужно, а еще приказав взять с собой немного еды и питья, и повели в главе похоронной процессии. Мы шли по улицам современного города, мимо людей, занятых своими обычными делами, кто-то жрал мороженое, кто-то пил пиво, в киосках продавали цветы, ребенок упал, заплакал, его подняли, начали утешать, — а меня вели хоронить заживо! Я их все спрашивал — ребята, вы это серьезно? А они мне отвечали — еще как!

Но до последнего момента я не верил! Таков все-таки наш человек: всегда у нас остается вера, надежда, и я, будучи плоть от плоти, до того, как меня привели на кладбище, думал, что все это такой ритуал, но когда увидел кладбище, то понял: добра не жди, все очень, очень серьезно. Кладбище у них было на высоком и большом холме, а в самой вершине холма прикрытая громадным плоским камнем дырка. Процессия подошла к дырке вплотную, обвязанные одной лентой мужчина-женщина побрызгали водой на меня, потом на запеленутую Эсмеральду, камень отодвинули, и сначала ее, а потом и меня самого бросили вниз.

Но даже когда я летел вниз головой, я думал: вот, сейчас упаду на мягкий матрасик, меня вытащат, поднимут, пожурят, что, мол, недостаточно любил свою Эсмеральду, а потом возьмут и женят на той самой чудохе, что присылали мне на подмогу. Ничего подобного! Я упал на останки тех, кого бросили сюда до меня, в полураспавшуюся плоть, в гниль, в стухшую кровь, в несусветный смрад, который был столь силен, что, казалось, его можно зачерпывать руками. Кромешная темнота, только там, наверху, пока камень не вернули на место, был виден кусочек неба и лица этих скотов, этих мужчин-женщин острова Любви!

Однако из живых я был там не единственным: где-то вдалеке заблистал огонек, огонек приблизился, и передо мной вырос здоровенный детина с маленьким электрическим фонариком, сжимавший в руках чью-то берцовую кость. «Новенький?» — спросил детина, я ответил кивком, а детина, зря времени не теряя, замахнулся костью, явно собираясь проломить мне голову. Я увернулся, из бронштейновской папки выхватил нож для разрезания бумаг и этим ножом распорол детине горло от уха до уха...»

Тут Половинкин-второй хлопнул в ладоши, и в зал внесли подносы с наполненными доверху пивными кружками и тарелочками со всякими вкусными соленостями. Все быстро разобрали кружки и тарелочки, а Половинкин-второй, выпивший залпом целую кружку, с чувством крякнул, вытер губы тыльной стороной руки и продолжил рассказ:

«Ну, детина выронил кость, выронил фонарь, схватился за горло, да было поздно. Я же подхватил и кость и фонарик и двинулся прочь. Чем дальше от дырки, тем запеленутых было меньше, а лежали тела похороненных вместе с умершими. Все эти люди погибали насильственной смертью, потому что попавшие сюда раньше них завладевали их едой и питьем. Выживал, одним словом, сильнейший, и так вот сложилось, что в тот момент сильнейшим на кладбище острова Любви оказался я.

Пока я там, потеряв представление о дне и ночи, бродил, камень отодвигали не раз, вниз бросали трупы и тех, кого хоронили вместе с умершими, из чего я сделал вывод, что смертность на острове Любви была очень высокой. Большая часть похороненных заживо при падении ломала себе шеи, но многие все-таки поднимались на ноги и явно собирались еще побороться за жизнь. У них на пути вставал я. Так получалось, что в загробном царстве было только одно место для живого. Пока еще похороненный или похороненная заживо приходили в себя, я резким ударом берцовой кости раскраивал им череп. Ничего так и не поняв, они валились на запеленутые трупы и, надеюсь, их вторая, подлинная, смерть не была мучительной.