Джульет Греймс - Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны [litres]

Чтобы решить проблему с Кармело, Стелла буквально приклеилась к матери. За подругами она наблюдала издали. Тине жаль было пропускать веселье – интересно же, как пойдут дела у Франческины, – однако она держалась возле сестры. Каролина, Фиорелла и Франческина тем временем ринулись в атаку на парней из Абруццо и без особых усилий взяли их в пестрый плен своих летящих юбок. Вскоре вся компания непринужденно болтала и смеялась. Стелла с удовлетворением отметила, что сшитое ею платье Франческины возымело должный эффект. И впрямь, хорошая выкройка, бюстик-то совсем по-другому заиграл – вон, Фрэнк его глазами ест.

– Отличная работа, Стелла, – шепнула Тина.

– Знаю, – отвечала Стелла.

– Франческине не следует так вертеться, не то груди из лифа выпадут, – с озабоченным видом произнесла Ассунта.

Напрасно Стелла недооценивала упорство Кармело Маглиери. Как только Фрэнк повел в танце Франческину, Кармело двинулся к Фортунам, низко склонился, чтобы поцеловать Ассунте руку. Мать мигом растаяла, простушка. В американских фильмах плейбои всегда так поступают, да Ассунта, бедная, ни единого фильма не посмотрела. Галстук Кармело, темно-зеленый, как остролист, выгодно оттенял его сапфирные глаза.

У Тины была сотня вопросов о службе Рокко; увы, Кармело мало что мог сообщить. Ему Рокко вовсе писем не писал. Тина встревожилась, но Кармело объяснил:

– Я-то ему кто? Просто приятель. Какой смысл бумагу на меня тратить? То ли дело вы, Тина. К вам Рокко неровно дышит.

Вполне предсказуемо Тинино лицо приобрело оттенок фуксии.

– Кармело, вы правда так думаете? Что Рокко неровно дышит?

– Конечно! Во всяком случае, дня не проходит, чтоб он о вас не вспомнил.

Стелла сразу заподозрила, что Кармело следит, верна ли Тина своему жениху. Нахлынула новая волна антипатии.

– Мы за Рокко каждый день молимся, – говорила между тем Тина, блестя скорыми слезинками. – И вы, Кармело, тоже молитесь.

– Обязательно, – сказал Кармело. Лицо его сделалось скорбным. – Стелла, до меня дошло печальное известие о гибели вашего жениха. Примите мои искренние соболезнования. И вы тоже, тетушка Ассунта. И вы, Тина.

Неприязнь доросла до масштабов тошноты. Лицедей! С чего ему скорбеть о Стефано? Кармело его в глаза не видал! А чтобы заочно жалеть незнакомого, так на это мужчины не способны, и точка. Нет, дело в другом. Кармело не просто так завел разговор о покойном Стеллином женихе – намекает, что Стелла теперь свободна!

– Мы скорбим о Стефано, – процедила Стелла. – Он был хорошим человеком.

– Очень хорошим, – повторила за сестрой Тина. Голос ее дрогнул. Сейчас разревется.

«Нет, только не на празднике!» – мысленно взмолилась Стелла. Ассунта же сделала нечто совершенно неожиданное – схватила Кармело за руку! Стелла с Тиной дар речи потеряли. Ничего себе, сколько материнской нежности!

– Ты, Кармело, хороший человек! – горячо произнесла Ассунта. – Очень, очень хороший. Спасибо тебе, что помнишь нас.

Стеллу затошнило до серебристых хвостатых точек перед глазами.

– Извините, мне надо отойти, – выпалила она, крутнулась на каблуках и устремилась к уборной. Там ее не достанут. Пускай думают, что она побежала плакать по жениху. К счастью, очереди не было. Стелла юркнула в кабинку, шлепнулась на крышку унитаза и глубоко вдохнула. Пахло, разумеется, сыростью и мочой. «Вдох-выдох, вдох-выдох», – командовала себе Стелла, тщась успокоиться.

Точно: мать задумала выдать ее за Кармело – смазливого, вкрадчивого, терпеливого, как кот на охоте. Эта догадка потянула за собой целый визуальный ряд: Кармело лапает Стеллу, вызывая в животе и груди волны отвращения. Его дитя растет в Стеллиной утробе. Тело безобразно раздуто, ноги как у слонихи, и кульминация этой гнуси – вагина, морщинистая и багровая, словно огромная инжирина, вся в кровавой слизи. Стелла отлично помнила, как было с Ассунтой, рожавшей Луиджи. Отвращение и боль запульсировали в области лобка, переместились в живот. Стелле сделалось страшно. Омерзительная сцена родов так и стояла перед глазами. Стелла прижала к животу ладони, надавила. Сквозь платье и белье были ощутимы ее давние шрамы. Один раз Стеллино тело уже подверглось попранию. Больше она такого не допустит.

В туалет прибежала Тина, стала звать:

– Стелла! Стелла! Тебе плохо, да? Отзовись!

Ответа она не добилась. Стелле с ее упрямством опять повезло: вошли несколько женщин, Тине пришлось убраться.

Стелла закрыла глаза, и постепенно отвратительные образы сменились картинами из иеволийской жизни. Перед мысленным взором теперь переливалось, меняя оттенок с голубого на серебристый, руно оливковой рощи. Даже спазмы отпустили. Стелла еще посидела, словно в забытьи. Перед тем как выйти, она решила воспользоваться унитазом по назначению. На трусиках оказалась кровь. Когда только Стелла научится вычислять свои критические дни! Она скатала из туалетной бумаги что-то вроде тампона и покинула спасительную кабину, чувствуя себя гораздо лучше. Наверное, тошнота и боль – вовсе не дурное предзнаменование; наверное, это обычные предвестники менструации.