Сандра Мост - Подвійне життя

И тогда та подруга, которая со мной жила, сказала, положив мне руку на плечо: ты выспишься, и все будет хорошо. А мне хотелось бы, чтобы она сказала: так будет не всегда. Ты добьешься своего.

А та подруга, которая пришла к нам в гости, положив мне руку на второе плечо (или это было первое?), заговорила: ну что ты, что ты, успокойся. Она испугалась.

И мне стыдно теперь. Мне так стыдно перед тобой.

И вот я написала это письмо. Спустя некоторое время я написала его, сидя за столом на работе — во время работы, напряженной — без дураков — работы над каким-то Порядком. Или Инструкцией. Или над еще каким-нибудь дерьмом.

Знаю — всем уже хочется узнать его содержание. Да-да, сейчас.

Нет, еще не время. Подождите. Вы еще недостаточно хорошо меня знаете, чтобы вникать в мою личную переписку. Еще немного — обо мне.

Даже не знаю, что сказать.

В настоящее время я в очередной раз переживаю свою мучительную весну. Это когда отчаянье переполняет сердце уверенностью в благополучии, несмотря ни на что. При этом я практически не имею представления, что делать дальше.

После того, как я отправлю это письмо.

Не знаю, что именно, но что-то очень сильно, невыносимо мешает мне жить и дышать счастливо, вдыхать и выдыхать полной грудью, чувствовать мир без сильной боли. Скорее всего, это что-то живет у меня внутри. Немного в голове, немного в сердце. Я неплохой, но не всегда благодарный человек.

Характерные, красивые люди говорили мне, что я эгоистична. И, наверное, это правда. (Глупо ухмыляясь, я думаю, что это еще и справедливо.)

Многие находят некое спасение от странных ощущений в грудной клетке в сигаретах и спиртном. Если бы это помогало мне, наверное, я бы не искала сейчас почтовый ящик. Небольшая сомнительная отдушина, за которую мы платим свою цену, которая не указана в стоимости товара.

Когда я была маленькой, дома никогда не было алкоголя. И поэтому я поначалу относилась к выпивке очень настороженно. Давала себе слово, что выпью бокал шампанского после первых заработанных 100 долл. И на самом деле выпила раньше первой стипендии. Но — очень немного. А потом у меня появились друзья, среди которых были такие, которые считали, что не грех пропустить рюмку во время обеда, каждый день. И я сначала до слез спорила, говорила, что это алкоголизм.

Потом я поняла, что курят очень многие, но рак легких получают только некоторые; спиртное употребляют тоже почти все, но спиваются опять-таки некоторые. Не те некоторые, которые получают рак легких, но тоже неслабо. Я перестала спорить, но сама все-таки позволяла себе расслабляться в основном по праздникам.

Не могу сказать, что то или иное спиртное помогает моему вдохновению доходить до меня, нет. Просто я раскрепощаюсь, начинаю много говорить, смеюсь. Становлюсь душкой, короче.

Видели бы вы меня.

Хотя многим знакомым именно в таком состоянии я нравилась, в смысле больше, чем обычно.

Когда-то мне казалось, что я должна нравиться всем без исключения. И были единицы (безусловно, всячески обиженные жизнью), которые почему-то не воспринимали меня адекватно. Например, моя учительница, которая вела у меня украинскую литературу в 7 классе. Она почему-то недолюбливала меня, впрочем, по всей видимости, это был тяжелый комплекс непринятия всяческих инородных (с ее точки зрения) объектов. Моя фамилия в этом плане говорила ей если не обо всем, то о многом и многом. Однажды она прямым текстом проехалась по тому, что, мол, «понаприїжджали». Безусловно, это мало способствовало моей заинтересованности в совершенно новых для меня языке и литературе. (Тем не менее, моя специальность — «українська мова та література», диплом ХА № 23789654. Другим учителям я нравилась...)

Еще был случай — кажется, я много болтаю — она подняла меня и спросила, какое задавалось домашнее задание. Я медленно поднялась и, по-моему, мукнула-таки что-то вроде «не знаю». На этом месте Лариса Ивановна (познакомьтесь) прибегла к методу индукции для постижения ситуации. «Ти не знаєш, яке було домашнє завдання, — проголосила вчителька. — Отже, ти не вивчила його, тобто не зможеш мені розповісти. Ставляю тобі двійку».

Это было бесподобно, особенно если учесть тот факт, что задавали нам всего лишь прочитать одну думу, уже не помню какую, может быть про Богуна, а уж текст я прочесть смогла бы. (Я училась в обычной школе, а не для умственно отсталых.) Разве что без выражения — я всегда читаю без выражения, в традиционном, то есть классическом понимании этого слова.