Алла Калинина - По образу и подобию

Марго, а вернее, Рита выросла в семье доцента Харьковского университета Василия Васильевича Перфильева, специалиста по теоретической механике, мать ее Елена Петровна была комсомольским, а потом партийным работником. Жила семья обеспеченно, радостно, светло, читали вслух, делали совместные вылазки за город на велосипедах, летом снимали дачу в сосновом лесу на берегу маленькой быстрой речушки, собирались строить и свою дачу и уже начали завозить на участок строительные материалы. Навсегда запомнила Рита влажную черную землю, изрытую колеями полуторки, возившей желтый песок, и раскатившиеся рыжие смолистые бревна в густой тени каких-то высоких деревьев, и радостное ощущение близких больших и веселых событий. Рита была красивая девушка, высокая, голубоглазая, две толстых темных косы перекинуты на грудь, румяные губы, свежая кожа, здоровье, веселый ровный характер. Училась она отлично и до войны успела уже поступить на первый курс университета, на филологическое отделение. Она увлекалась литературой, сама писала стихи, а главное, читала, читала много, запоем, дома у них была великолепная библиотека, начатая еще отцом Василия Васильевича, Ритиным дедом, старым школьным учителем. Дед рано овдовел, жил с ними вместе и умер незадолго до войны. Другой родни Рита не знала, были еще две тетки, сестры Василия Васильевича, но они жили в Киеве, и виделись они редко. У мамы тоже была сестра в деревне, но ее Рита и вовсе не знала, она стеснялась приезжать в город, в семье ее звали «молочница» и всегда смеялись, когда говорили о ней. Там же жила и мамина мама Таисия Степановна, морщинистая беззубая старушка в белом платочке с пронзительно голубыми глазами, необыкновенно яркими на темной обветренной коже. Эти глаза и достались в наследство Рите, но свою бабушку она знала мало и вспоминала редко, это было что-то такое далекое, как будто и вовсе не бывшее. Она бы в жизни не поверила, что та далекая старушка была одного возраста с нею теперешней, женщины в деревне старились рано. Зато Рита крепко и нежно любила родителей, во всем доверяла им, слушала раскрыв рот. Жизнь обещала быть такой безоблачной и прекрасной…

Когда началась война, отец сразу же ушел на фронт, мама оставалась в городе. В эвакуацию Рита уезжала одна, уезжала она спокойная, уверенная, что это ненадолго, что так и надо поступить, раз сказала мама, но дальше все пошло неожиданно и страшно: и мама и папа — оба погибли в первый же год войны, Рита не только осиротела, она оказалась как бы в безвоздушном пространстве, не было на свете больше никого, кто знал бы ту ее прошлую прекрасную жизнь, кто понимал бы Риту и верил в существование мира, оставшегося теперь только в ее памяти. Это было ужасное, мучительное время, сделавшее из цветущей веселой девушки совсем другого человека, сдержанного, волевого, суховатого. Встреча с Сашей Луганцевым не была для Риты особенным потрясением, она вообще нравилась мужчинам, а военным особенно, потому что при своей красоте держалась очень строго и скромно. И все-таки молодость взяла свое, в Сашу она влюбилась, с нетерпением ждала его писем, отвечала на них. При первой возможности она вернулась домой, в Харьков, в свою квартиру, где все напоминало ей о прошлой жизни. И странным образом эта жизнь стала как бы возвращаться. Она опять училась в университете, читала свои книги, каталась на старом своем велосипеде. Конечно, с нею рядом больше не было родителей, были новые люди, товарищи по учебе, спортивной и общественной работе, и жила она теперь скудно, на стипендию, подрабатывая по мелочам, где придется, уж этому-то научила ее эвакуация, и все-таки какой-то дух, стержень, заложенный в нее с детства, сохранился в ней в неприкосновенности, сохранилась прежняя шкала ценностей, нравственная чистота, стихи, которые она писала, но никому не показывала. Многие бы удивились, узнав, что именно она пишет, потому что в стихах она по-прежнему была послушной довоенной девочкой, любящей папу, маму и первомайский праздник. А потом нагрянул Саша Луганцев и все в ее жизни перепутал. За эти годы она не то чтобы забыла его, нет, она его как бы подменила совсем другим, гораздо более подходящим для нее человеком, более близким, понимающим, тонким. А Саша пришел с войны, еще опаленный ею, шальной, усталый, желающий все решить немедленно и просто, раз и навсегда, без фокусов. Он хотел иметь женщину, дом и работу, что тут было непонятного? Но Рита ужаснулась, содрогнулась от этой простоты, она так не могла, не желала, и взбешенный и растерянный Луганцев уехал в Москву, к сестре, уже тогда они стали врагами, соперницами. Рита растерялась, она понимала, что поступила нехорошо, некрасиво, что она просто перепугалась, как маленькая. Задетыми оказались и ее чувства, нет, совсем не безразлична она была к этому крупному лобастому человеку, с большими горячими руками, с твердым лицом. По ночам она как бы вновь ощущала странную смесь крепких мужских запахов, исходивших от него. Волнение, охватывавшее ее от этих воспоминаний, было не детским волнением влюбленной девочки, в ней просыпались другие чувства и желания, давно уже не новые для нее, но теперь все более сильные, властные. Когда от Луганцева снова пришло письмо, еще не читая его, а только держа в руках конверт, Рита уже поняла, что сопротивляться бесполезно, она выйдет замуж за этого человека. И их затянувшаяся игра вспыхнула с новой силой, они переписывались со все нараставшей страстью, волнуя и мучая друг друга. И Рита поняла: еще год им не выдержать, им надо быть вместе, не в письмах, на самом деле. И, сдав экзамены, уехала к нему. В сентябре она все-таки вернулась, уже замужняя, счастливая, вся переполненная планами, сознанием новых важных своих обязанностей, она думала, как бы закончить учебу побыстрее, досрочно, но скоро поняла, что беременна, и мысли ее повернули совсем в другом направлении, ребенок — вот сейчас главная ее задача в жизни. Ребенок родился в марте, мальчик, некрупный, всего три килограмма, и Рите это было обидно, она думала, что родит сразу богатыря, ведь они оба были крупные, здоровые люди. Мальчика назвали Георгием, Жорой, в честь деда. Все было как будто бы хорошо, но Саша приехать не смог. Рита все ждала, ждала его и постепенно приходила в отчаяние. Растить ребенка одной было невыносимо трудно, она уставала, раздражалась, но все-таки больше всего ее мучило не это, она не понимала, как он мог не приехать, не встретить ее из роддома, не посмотреть, ни разу не увидеть собственного сына и как ни в чем не бывало отписываться даже не письмами — телеграммами. Не может быть у человека такой работы, которая бы стоила этого. Просто ее муж ненормальный, дикий человек, не умеющий управлять своими поступками, им трудно будет вместе. Но отдельно было еще трудней. А поэтому надо было решаться, раз и навсегда, если уж вместе — так вместе, у них теперь сын. А университет — бог с ним, с университетом, никуда он от нее не убежит, ей нужно спасать семью, решительно, твердо, ничего не ожидая. И она, кое-как расправившись с вещами, книгами, со всем своим прошлым, своими руками сдала в домоуправление ключ от старой отцовской квартиры. Она всегда была решительным человеком, человеком действия.