Алла Калинина - По образу и подобию

— Значит, Катя тоже умерла?

— Для меня-то она давно умерла, еще тогда, когда выгнала меня на улицу, а так-то она живет. Только знаешь, чем так жить, лучше уж умереть.

— Почему?

— Так она же в больнице, Жорик, уже много лет, и ничего не помнит, и никого не узнает. Она безумная, всегда была безумная, я говорила, но мне никто не верил. Только теперь и поверили. Но поздно, она всех вокруг погубила, всех… Не хочу про нее, не хочу, лучше давай про другое, давай про Дусю.

Дуся, видишь ли, отличалась от других сестер, от всех нас, мы ведь, в сущности, все со странностями, а в ней этого было меньше, она была самая нормальная из нас, но не то чтобы спокойная, нет, она была серьезная, все она воспринимала всерьез, даже чересчур, и от этого вечно была в тревоге, вечно о чем-нибудь беспокоилась и волновалась, а вернее, не о чем-нибудь, а о детях. Она их очень любила, да дети того и стоили. Дуся была маленького роста, хоть и старшая, была она меньше всех в семье. И ручки и ножки у нее были маленькие, пухленькие, туфельки она носила тридцать третий размер, у меня и то тридцать шестой… был. Да. И линия шеи у нее была такая мягкая, женственная, и черты лица правильные. Вот про Катю все говорили, что она красотка, а про Дусю такого не говорили. Почему — я не знаю, она была гораздо красивее, но совсем другая, у нее забота была написана на лице. Может быть, она даже была и завистливая, вот я, например, не знаю зависти, но, с другой стороны, чего мне хотеть, для кого? А ей было для кого, она все хотела отдать детям, но было у нее мало возможностей, они очень скромно жили, и это сидело в ней, как гвоздь, мучило ее. К тому же Вася был слабенький некрасивый мальчик, он неважно учился, и сердце Дуси горело огнем, когда она смотрела на него. Зато уж Танечка была прелестный ребенок — пухленький, хорошенький, веселенький, как колокольчик.

Дуся рано овдовела, и жить ей стало еще труднее. Но она и слышать не хотела, чтобы Вася бросил институт. Он пошел по отцовским стопам, учился в институте инженеров железнодорожного транспорта. Вышел он из института специалистом по паровозам, а тут они как раз и вышли из моды, все дороги переходили на новую тягу, на тепловозы и электровозы, и Вася сразу оказался не у дел, пришлось переучиваться. А пока переучивался, вдруг взял он и увлекся счетно-вычислительными машинами, системами управления. Это сейчас все эти штуки вошли в моду, а тогда еще нет. Но он об этом не думал. И пошел он работать в научно-исследовательский институт. Дуся была в восторге, и работал Вася с удовольствием, хорошо, делал диссертационную работу. Но ему не давали ходу. А может быть, он сам не умел его взять, как пришел на инженерную должность, так и сидел на ней без всякого движения много-много лет. Когда он женился, оказалось, что жить ему совершенно негде, ни у Дуси, ни у жены. Выход нашелся неожиданный, и исходил он от любимой сестренки Танечки, от нее всегда исходило только хорошее. Дело в том, что Танечка тоже влюбилась, она вообще была влюбчивая, а влюбившись, сразу начинала мечтать и строить планы, как все будет дальше, но на этот раз одними мечтами дело не обошлось, Танечка засобиралась замуж. Жених ее был тоже Вася, только не московский, а вильнюсский. Парень он был серьезный и даже слышать не хотел о том, чтобы перебираться в Москву. Дуся встала перед страшным выбором, ее дети, о счастье которых она так мечтала, разъезжаются в разные стороны. С кем остаться ей, кому она нужна больше, как сделать лучше? Днем она металась, по ночам плакала, сердце болело и ныло от неизбежной мучительной разлуки. И все-таки она решила ехать с Танечкой, Танечка была моложе, да и ужиться с дочкой на одной кухне будет легче, чем с невесткой. Долгий и сложный обмен закончился благополучно, даже как-то сказочно, московский Вася получил приличную комнату на Студенческой улице, вблизи метро, а в Вильнюсе за маленькую комнатку в Москве и Васину квартирку в домике-развалюшке получили они прекрасную четырехкомнатную квартиру в самом центре, на площади Ленина. Дуся не лишена была известных амбиций и поэтому была счастлива новым местом и положением, она гордилась и дочкой, и сыном, и собой. Все, чего сумели они добиться, было сделано их собственными руками, никто ни в чем и никогда не мог им помочь. Но время, отведенное ей, уже кончалось, один сердечный приступ следовал за другим, потом был тяжелый инфаркт. И все-таки она еще так много успела, ездила то в Москву, к Васе, то обратно, понянчила внуков, помогала, давала советы, хозяйничала, уставала. Жизнь в Литве, хоть и более налаженная и удобная, чем дома, была все-таки нелегкой, они жили огромной семьей вместе с матерью и сестрой вильнюсского Васи, это было и утомительно, и шумно, и дорого. Нет, полного счастья в жизни конечно же не бывает, Дуся уставала все больше, неотложка бывала у нее чуть ли не через день. Ей так хотелось пожить еще немножко, посмотреть, какие вырастут внуки, ощутить их ласку, но время ее истекало, истекало и однажды кончилось. Ей шел всего-то шестьдесят первый год. Ты думаешь — это много? Нет, годы летят так быстро.