Алла Калинина - По образу и подобию

— Нет.

— Маша, что ты замолчала, Маша? Не хочешь, и не надо. Мне ведь тоже интересно, что там у нас с тобой получится. Если бы ты не была такая железная, я бы, может быть, даже на тебе и женился…

— Нет.

— Да что ты заладила: «нет» и «нет»? Можешь поговорить со мной нормально? Все-таки я отец твоего ребенка, должен быть в полном курсе дел.

— Ну это мы еще посмотрим, какой из тебя получится отец! А вообще-то молодец, что позвонил. Просто я сейчас капризная. В моем положении полагается капризничать, вот я и стремлюсь извлечь максимум удовольствия. Между прочим, можем на Преображенку смотаться на той неделе, хочешь?

Я подумал немного.

— Нет, Маша, теперь, пожалуй, уже не стоит к этому возвращаться, куда это нас с тобой заведет? Тут уж или всерьез идти друг к другу навстречу, или…

— Пойти навстречу — это значит избавиться от ребенка?

— Нет, это значит подумать о настоящей семье, а избавиться от ребенка — это второе «или».

— Ни то и ни другое.

— Жаль. В таком случае всем нам троим здорово не повезло.

— Послушай, Юра, а разве нельзя, чтобы все оставалось, как было?

— Как было, больше уже не будет, некогда, время наше прошло.

Она засмеялась:

— Неправда. Мое время только еще начинается, Юрочка, может быть, вообще я — первая ласточка. Вот увидишь, все это очень просто, удобно и современно. Ну как же ты не понимаешь, только свобода делает человека счастливым!

— Не понимаю. Ты мне звони, если что. Просто звони…

В трубке тоненько пищал отбой, а я все еще держал и держал ее возле уха. Неужели я действительно готов был даже жениться на Маше ради этого не существующего еще ребенка? Наверное, нет, скорее всего, я прекрасно понимал, что практически почти ничем не рискую, делая ей это полупредложение. Какая же все это была печальная история! Мне было жалко Машу, эту умненькую хорошенькую девушку, нелепую жертву эмансипации. Как это все случилось с ней? И все-таки не это, не это было главное. Через обычный набор представлений, обозначавших для меня Машу, пробивалось теперь что-то новое, удивительное и драгоценное — только еще предощущение первого позднего отцовского чувства, которое я давно уже жаждал испытать.

Тихими шагами в комнату вошла Марго, принялась стелить постель. Вспорхнуло с кровати золотистое покрывало, взлетели и опустились такие знакомые белые прекрасные руки. Она отвернула край одеяла, включила настольную лампу, медленно проплыла по комнате. Щелкнул выключатель, и сразу все переменилось, погасли плоскости, комната уменьшилась, но углубилась, стала таинственнее, уютнее, изголовье кровати со светящейся розовой полусферой лампы словно бы всплыло и засияло в коричневатом сумраке обоев. Марго перед зеркалом неторопливо расчесывала волосы, ярко золотился их подсвеченный край. Она пристально, строго вглядывалась в свое темное отражение, прекрасная, неподвижная, только рука с поблескивающим гребнем поднималась и скатывалась вниз. Все было такое родное, знакомое с детства, но почему-то и необыкновенное, словно я увидел все это в первый раз, а может быть, так оно все и было?

Марго поднялась, сказала ровным голосом.

— Отвернись, пожалуйста, я лягу.

Скрипнула кровать, зашуршало белье. Давно ли я мечтал, чтобы снова мы были вместе, чтобы кончилось мое одиночество, чтобы Марго жила, дышала, двигалась рядом со мною. И вот она здесь, все вернулось, почему же не кончается мое одиночество? Я тоже лег, тоже зажег лампу и взял в руки книгу, в которой так и не успел прочитать за этот месяц ни одной страницы. Да и сейчас не хотелось мне читать, я лежал, тупо уставившись в белые, мелко пестрящие буквами листы, и ничего не видел и ни о чем не думал.

— У тебя есть какие-нибудь планы на завтрашний день? — вдруг спросила Марго.

— Нет, пока еще я ничего не знаю.

— Тогда мы могли бы с тобой съездить на кладбище.

— К Симе? Пожалуйста, если ты хочешь, я могу показать тебе.

Марго помолчала.

— Собственно, я не совсем то имела в виду. Я думала, может быть, мы съездим к твоему отцу.

— Что? — Я подскочил и замер на своем диване, неужели я не ослышался? — К отцу? Ты знаешь, где похоронен отец, ты ходила к нему?

— Очень редко. А ты, сынок, в своих великих разысканиях даже не удосужился узнать, где он лежит?

— Я не успел, но не о том же речь! Я тебе поражаюсь, мама. Меня ты полностью от него изолировала, даже имени его я не знал, а сама!..

— То моя жизнь, а то твоя, это совершенно разные вещи.

— Но почему?