Алла Калинина - По образу и подобию

— Спасибо тебе, спасибо тебе за все, Гоша.

А я мог только бормотать: «Ну как же так! Как же так, как же так…»

— Ты одевайся и выходи, — сказала Лилька и снова погладила мне руку, — там тебя все к завтраку ждут. И, пожалуйста, ни о чем плохом не думай. Все будет хорошо, вот увидишь. Тебе обязательно, обязательно повезет, я знаю.

Она выскользнула из комнаты, и все это вдруг показалось мне сном, пустой фантазией, как будто сейчас ее не было здесь и я не плакал и не обнимал ее. Я оделся и вышел. В зале было пусто. Стол в терраске был раздвинут и накрыт, но и здесь никого не было. Я прошел дальше и спустился с крыльца. Во дворе стояло довольно много народу. Лилька и Борис тотчас обернулись и пошли мне навстречу. И по тому, как согласно они двигались, даже не глядя друг на друга, я мгновенно ощутил, что прошлое кончилось, отныне они будут вместе, вдвоем, навсегда и больше мне уже не удастся числить их по разным ведомствам, я или приму их вместе, или потеряю обоих. Но разве такой выбор мог всерьез передо мною стоять?

После завтрака все гуляли по парку. В густых сомкнувшихся кронах кленов возились и гомонили птицы, их было множество. День был неяркий, облачный, ветерок нес с равнины влажный запах далеких дождей. Гости постепенно разбредались, отставали.

— Хочешь церковь посмотреть? — спросил Борис.

Мы поднялись по широким истертым ступеням и вошли внутрь. Церковь была огромная и от удивительного простора вширь и вверх на первый взгляд производила впечатление почти пустой. В сущности, это были две церкви, зимняя и летняя, соединенные вместе. Зимняя действовала. Стены ее были расписаны в сдержанных пастельных тонах, икон было немного, и среди них была заметна одна, большая, особо выделенная и изукрашенная икона с изображением божьей матери, перед ней бледно полыхали тоненькие свечечки. Алтарь в боковом приделе был небольшой, скромно отделанный, в высоком куполе столбом стоял падающий сверху дневной свет. В зимней церкви было пусто и тихо, из летней раздавался усиленный и множащийся церковной акустикой шум и грохот, шла реставрация. Мы поднырнули под заляпанные краской козлы, и я остановился, восхищенный. Летняя церковь была меньше, но гораздо светлее зимней, и вот в ровном свете пасмурного летнего дня во всю стену сиял огромный резной бирюзово-белый, отделанный золотом алтарь. Царские врата были еще не крашены и иконы не все вставлены, но даже и в таком, незавершенном виде это было произведение искусства, создававшее ощущение радости и праздника. Под светло расписанным куполом на головокружительной высоте работали два молодых парня, перебегали по качающимся доскам от стены к стене и, ловко орудуя топорами, разбирали леса, время от времени со страшным грохотом сбрасывали вниз отслужившие конструкции. Тогда белая пыль поднималась и застывала в воздухе, и вместе с пылью долго стоял множащийся, гулкий ликующий звук. Запрокинув голову, я смотрел вверх. Как они работают там без страховки?

Борис сказал:

— Лихо, а? Это мои братья, очень мастеровитый народ. Вон тот, Иван, он хирург, а маленький, Глеб, он еще учится, на военного летчика.

— Не странно ли это, военные — в вашей семье?

— Наоборот, обычно. У нас и Толик в военном училище. В семьях, где много детей, часто так бывает. Надо ведь где-то жить, да и обеспечивать детей, пока они учатся, тоже непросто. А в армии полное содержание, и квартира, и питание, и одежда — все казенное, да и карьера надежная, если, конечно, не валять дурака и знать, чего хочешь. А в нашей семье народ серьезный, трое медиков, двое военных, один я дурной.

Лилька радостно засмеялась, как будто бы он сказал что-то очень остроумное, и Борис ласково приобнял ее за плечи. А я подумал, что никогда прежде не смотрел на военную карьеру с этой практической точки зрения. Мне даже в голову не приходила такая возможность, и я долгие годы хоть и скромно, но все-таки жил за счет матери, жил со спокойной совестью, как будто бы иначе и быть не могло. А вот, оказывается, могло же, мог сразу пойти работать, мог избрать военную профессию. Но Марго не допустила, и я принял ее самоотвержение еще на пять долгих лет, пока я со всяческим удовольствием учился в институте, а она старела, провожала последние годы нерастраченной, никому не нужной молодости. Почему я вдруг вспомнил о Марго?

Мы вышли из церкви.

— Ну как, хороша? — спросил Борис.

— Хороша!

— А ведь это все отец. Сам проектировал, сам разрабатывал технологию, каждую завитушку прорисовал своими руками, ночи не спал, все книги перерыл — и получилось. Он вообще прекрасный хозяйственник и талантливый.